Такаси Мацуока - Осенний мост

Его нашли на обочине дороги, со свернутой шеей; лошадь мирно паслась неподалеку. Все казалось очевидным. Ёримаса напился до полной потери соображения, упал и умер. Но по крайней мере один человек не разделял эту точку зрения. Об этом свидетельствовали воспоследовавшие вскорости смерти шестнадцати самураев, игроков и контрабандистов, каковых можно было заподозрить в том, что они приложили руку к смерти Ёримасы. Все шестнадцать были убиты одним ударом меча, нанесенным спереди; удар был столь силен, что либо сносил голову с плеч, либо разваливал туловище надвое. Каждый из умерших сжимал в руках оружие, либо оно валялось рядом с трупом. Никто не был убит из засады, скрытно. Слухи, конечно же, указывали на Сигеру, но доказать никто ничего не мог. Свидетелей не было. Во всяком случае, никто не рвался выступить в этом качестве.

Нао услышал позади шорох одежд.

— Если бы наши жизни не были такими долгими, — сказал он, — возможно, их жизни не стали бы такими короткими.

Князь Киёри сел рядом с ним.

— Это никак не связано между собою. Иначе все родители жертвовали бы собою ради детей.

— И все же я не могу избавиться от ощущения, что прожил слишком долго. Когда я родился, на троне Китая сидел император Чин-лунг, и никто не смел бросить вызов Поднебесной. Когда британский посол явился, чтобы повидаться с императором, император сказал: «У тебя нет ничего, что мы желали бы. Можешь идти». И англичанина тут же выставили за дверь. Теперь же англичане идут в Китае, куда хотят. Они продают китайцам наркотики, лишающее их здоровья и воли. Китайцы и англичане воевали, и англичане победили. Трудно это представить, но это так. Я пережил свое время.

— Мы с тобой родились в один год, — сказал Киёри. — Если ты пережил свое время, значит, и я его пережил.

— Ты можешь видеть будущее, — возразил Нао, — и потому ты единственный изо всех людей никогда не переживешь свое время.

— Я часто предпочел бы его не видеть. Что пользы знать о трагедии, если ты не имеешь возможности ее предотвратить?

— Ты не просил, чтобы тебя сделали провидцем. Это твоя ноша. Я же, в отличие от тебя, могу сложить с себя свою ношу. Я собираюсь написать сёгуну и сказать, что я отказываюсь от титула и власти.

— Думаю, ты вполне можешь это сделать.

— Помнишь, — сказал Нао, — как в молодости мы обещали друг другу и нашим предкам, что именно мы отомстим за наши кланы и свергнем сёгунов Токугава? Кажется, это единственное обещание, которого я не выполнил.

Киёри рассмеялся.

— Молодые люди часто дают дурацкие обещания. Думаю, нас можно простить за то, что мы его не сдержали.

Некоторое время они сидели в молчании.

Потом Киёри спросил:

— Что ты будешь делать?

— Помнить, — отозвался Нао. — Все, кого я любил, теперь живут лишь в моей памяти.

1882 год, замок «Воробьиная туча».

Большую часть пути по морю от Йокогамы до провинции Мурото Макото провел, размышляя о том, что ему делать, если Гэндзи откажется встречаться с ним. Он мог бы не беспокоиться. Его приняли сразу.

Человек, вышедший ему навстречу в большой гостиной, был примерно того же роста и сложения, что и сам Макото. И тоже был одет в двубортный шерстяной пиджак, белую шелковую рубашку с черным шелковым галстуком, шелковый жилет, тонкие шерстяные брюки и туфли со шнурками. Его костюм был темно-серым, а костюм Макото — черным. Да еще на Макото вместо туфель были тяжелые ботинки для верховой езды. Только и разницы. Это слегка разочаровало Макото. Он надеялся, что хотя бы здесь, в старинной крепости он наконец-то увидит японского самурая в традиционном наряде.

— Я рад встретиться с тобой, Макото, — сказал Гэндзи, протягивая ему руку. Вблизи он выглядел достаточно молодым, чтобы оказаться старшим братом Макото.

Его английский был почти безукоризненным. Если в речи Гэндзи и чувствовался легкий акцент, то не тот, что был характерен для японцев; скорее, это было ближе к выговору жителей штата Нью-Йорк, примерно среднее течение Гудзона, окрестности Олбани — если, конечно, Макото не ошибся. Занятия лингвистикой породили одно из хобби Макото: угадывать по манере произношения, откуда человек родом. Видимо, наставник Гэндзи был родом из тех краев. Надо будет у него поинтересоваться, если представится удобный случай.

— Спасибо за то, что так быстро приняли меня, мистер Окумити. Я знаю, что вы очень занятой человек.

— Я бы не сказал, что двадцать лет — это быстро.

Макото улыбнулся.

— Вы меня поражаете, сэр. Я ожидал уверток или даже прямого отрицания. На самом деле, самым вероятным исходом мне казалось даже не отрицание, а отказ встречаться со мной.

— Увертки бесполезны, — сказал Гэндзи, — а отрицание невозможно. Посмотри на себя. Посмотри на меня. Наше родство очевидно.

— В самом деле? Вы не видите во мне ничего от Мэттью Старка?

— Вижу, и много. Его храбрость, его умение сохранять спокойствие в сложной обстановке. В конце концов, он тебя вырастил. Как же ты можешь быть не похож на него?

В дверях появились две служанки и поклонились, прежде чем войти. Они были одеты не на европейский манер, как слуги, встретившие Макото на входе, а в кимоно. Возможно, Гэндзи, подобно турецкому паше, демонстрировал посторонним свою современность, а в собственном быту оставался приверженцем культуры, дающей возможность проявлять традиционный деспотизм. Возможно, внешние атрибуты феодальных владетелей, которые искал и не нашел Макото, были просто убраны с глаз чужаков.

Служанки поставили подносы на пол.

— Разлить ли чай, господин? — спросила одна из них.

— Спасибо, не надо, — отозвался Гэндзи.

Служанки поклонились и ушли. И их появление, и уход были обставлены очень ненавязчиво.

— Моя мать тоже прислуживала вам так?

— Она разливала чай, — сказал Гэндзи, — потому что это один из способов продемонстрировать изящество, утонченность и красоту. Поскольку она в изобилии обладала всемя этими тремя качествами, неудивительно, что она любила этим заниматься. А вот носить подносы она не особенно любила. В конце концов, она ведь не была служанкой, и от нее никто этого не требовал.

— Не была служанкой? Насколько я понимаю, сэр, именно ею она и была. Горничной, или чем-то в этом роде. Здесь, в этом замке, и во дворце в Токио.

— А!.. — промолвил Гэндзи. Он отошел к окну и стал смотреть на море.

— Или я ошибся?

— Нет, это моя ошибка, — сказал Гэндзи.

— Вы бросили мою мать, сэр. Нет, я вовсе не обвиняю вас и не осуждаю ваши действия — это просто констатация факта. Мне хотелось бы знать — почему? Я не собираюсь предъявлять вам никаких претензий, ни материальных, ни какого-либо иного плана, так же как не собираюсь требовать, чтобы вы объявляли о нашем родстве или еще как-либо признали меня. Я хочу лишь одного. Чтобы вы объяснили, почему.