Такаси Мацуока - Осенний мост

Свободный выбор.

Гэндзи не знал, каков истинный смысл этих слов. В его мире они не имели смысла. Выбор — это способы, которыми человек должным образом исполняет предначертанное. Свобода? Никто не свободен. Это иллюзия, взлелеянная демонами, и в нее верят только глупцы и безумцы.

И кто же он? Глупец? Безумец? Демон? Возможно, и то, и другое, и третье.

Гэндзи взял медальон за цепочку. Он сверкал столь же ярко, как и тогда, в видении. Он надел цепочку на Эмилию и слегка коснулся ее шеи, когда застегивал замочек.

Свободный выбор или судьба?

— Гэндзи… — сказала Эмилия и постепенно утихла в его объятиях.

У Эмилия почти не было времени дивиться этой неожиданной развязке. Стоило Гэнди принять решение, как он принялся планировать и претворять свои планы в жизнь с быстротой и тщательностью самурая-полководца во время войны. Менее чем за три недели церковь на холме над Яблоневой долиной, та самая, о которой они так долго говорили, сделалась реальностью. Руководитель строительства, Цуда — тот самый, который обнаружил «Осенний мост» и переслал его Эмилии — работал, похоже, круглосуточно, даже без перерыва на сон, как будто от своевременного завершения стройки зависела его жизнь. Служанки в замке шили свадебное платье по французскому фасону, такому замысловатому, что его могли носить еще до Революции. На платье пошло множество ярдов наилучшего китайского шелка, ирландского льна и французских кружев. Эмилия как-то случайно услыхала от одной служанки, что один лишь корсаж с его причудливой вышивкой стоит почти столько же, сколько годовой доход какого-нибудь некрупного княжества. Такая расточительность ужасно смущала Эмилию. Ей казалось, что даже у королевы Виктории, и у той не было такого прекрасного свадебного платья. Но она ничего не стала говорить Гэндзи. Она знала, что у него есть очень веские причины устроить из свадьбы грандиозное представление. Князь, возглавляющий один из самых древних родов страны, женится на чужеземке без имени, политических связей и денег. Он сражается с неизбежно плодящимися клеветническими слухами, напропалую демонстрируя гордость. Возможно, все это и вправду в смысле стратегии сходно с военной кампанией.

Она же просто никак не могла до конца поверить в происходящее. Она, Эмилия Гибсон, девушка с фермы на реке Гудзон, вот-вот станет женой языческого японского князя.

Хидё стоял у кромки воды и смотрел на корабль, бросивший якорь неподалеку от берега. Сам вид этого корабля вызывал у него такую ненависть, что Хидё требовалась вся его заработанная тяжким трудом воинская дисциплина, чтобы дыхание его оставалось ровным и неслышным. Один из принципов самурая гласит: тот, чье дыхание может услышать противник — покойник. Вот и не стоит подавать дурной пример.

— Я вижу только четыре пушки, — сказал Ивао. — А на корабле нашего князя, «Мысе Мурото», их двадцать. Мы сильнее американцев.

Ивао был счастлив, потому что отец взял его на руки. Он очень надеялся на это, но не просил. Самураи не просят о милости, даже если им всего пять лет.

— Нет, — сказал Хидё. — Пока еще нет. Корабль нашего князя сделан из дерева. А этот покрыт железом. Все двадцать пушек «Мурото» не пробьют его броню. И обрати внимание на размеры его четырех пушек, Ивао. Да, и видишь, как они размещены в башнях? Они могут поворачиваться и стрелять в разных направлениях, куда бы ни плыл корабль.

Ивао не нравилось слушать про то, какие чужеземцы сильные. Он сказал:

— «Хэмптон Роудс». Отец, я правильно прочел название этого корабля?

— Да.

— Дурацкое название. «Мыс Мурото» — куда красивее.

Хидё улыбнулся сыну, чтобы не засмеяться.

— Не только мы ценим историю. Хэмптон Роудс — это место, где бронированные военные корабли впервые бились друг с другом.

— Что, правда? И кто победил?

— Ни один из кораблей не сумел причинить вред другому. Победителя не было.

— Если мы не можем потопить такой корабль в битве, мы можем захватить его, когда он стоит на якоре, — сказал мальчик. — Смотри, отец. Часовые на палубе ни за чем не следят. Они просто сидят, смеются и курят трубки. Я думаю, они пьяны!

— И что бы ты стал делать?

Ивао сосредоточенно нахмурился.

— Дождался ночи, — сказал он. — Баркасы могут заметить, даже в новолуние. Я бы пустил пловцов с востока. На западе город, и его свет будет мешать часовым смотреть.

— От воды ваше огнестрельное оружие придет в негодность, — сказал Хидё.

— Нам не понадобятся револьверы, — сказал Ивао. — Хватит коротких мечей и ножей. Выстрелы только всполошат врагов. Клинки же бесшумны. Мы захватим «Хэмптон Роудс», пока большая часть его экипажа будет спать. Это смогут сделать двадцать человек, если это будет двадцать храбрецов.

— Прошу прощения, господа. — Приблизившаяся служанка встала на колени прямо на песок. — Церемония вот-вот начнется.

— Спасибо, — отозвался Хидё. Он опустил Ивао на землю и они пошли следом за служанкой обратно к «Воробьиной туче».

— Я рад, что госпожа Эмилия выходит замуж, — сказал Ивао.

— В самом деле? — Хидё взглянул на сына. — А почему?

— Она больше не будет одинока, — отозвался мальчик.

— Да, это не совсем та свадьба, о которой мне мечталось, — сказал Чарльз Смит.

— И мне, — отозвался Роберт Фаррингтон. Не считая этих двух американцев, на свадьбе присутствовали лишь местные деспоты и их вассалы.

— Должен признаться, я удивился, увидев вас здесь, — заметил Смит.

— «Хэмптон Роудс» сейчас не на патрулировании, — пояснил Фаррингтон, — а капитан — мой старый боевой товарищ. Так что зайти сюда было нетрудно.

— Я имел в виду скорее социальные барьеры, чем географию.

— Не вижу, почему бы мне не поприсутствовать на свадьбе женщины, к которой я отношусь с глубочайшим уважением, — сказал Фаррингтон, — даже если я не одобряю выбранного ею супруга.

Молодые люди на некоторое время умолкли. Никто из них не знал, о чем думает другой. Но об этом можно было догадываться.

Фаррингтон кривился и старался гнать от себя эти мысли.

Смит же улыбался и скорее наслаждался сценами, возникающими у него в воображении.

Не каждый день прекрасная американская девственница приносит себя в жертву на алтаре бусидо.

Спальня новобрачных была обставлена на американский лад, и подобие было настолько точным, что Эмилия с легкостью могла вообразить, будто находится сейчас не в Акаоке, а где-нибудь в Олбани. Наиболее бросающимся в глаза предметом обстановки — возможно, из-за душевного состояния Эмилии, — была большая кровать с пологом на четырех столбиках, с пышными подушками и стегаными одеялами, с бельем из белоснежного шелка.

Эмилия стояла перед туалетным столиком с зеркалом. Она могла без гордости или ложной скромности сказать, что отражение в зеркале — сама элегантность и красота. Если бы она смотрела на чужого человека, ее потрясло бы совершенство явившейся ее взгляду картины, и ей пришлось бы напоминать себе, что все это тщета, что все труды человека и сам человек недолговечны. Но поскольку Эмилия смотрела на себя, ей не требовались подобные воспоминания. Она различала за кажущимся спокойствием отраженного в зеркале лица крайнее смятение.