Рахим Эсенов - Тени «Желтого доминиона»

– В иранском ауле Хасарча действовал Туркменский национальный союз во главе с Кульджаном Ишаном, в Стамбуле – Туркестанское национальное объединение. Денег на то не жалели…

Надо сказать, что в то время в Иране и Афганистане возникло немало и других организаций из числа узбеков, казахов, туркмен. В конце двадцатых и в начале тридцатых годов в странах Ближнего и Среднего Востока антисоветские организации появлялись как грибы после дождя. Их всех роднило одно – ненависть к советской власти. Но руководители эмигрантских организаций понимали, что на одной ненависти далеко не уедешь и им самим с Советами не совладать. Нехватка денег и сил заставляла их искать выход. Какой? Искать хозяина! А хозяева тем временем подыскивали себе слуг. Так что каждый обрел то, что искал… За спиной каждой эмигрантской организации встали разведки Англии, Германии, Франции. Они снабжали отряды басмачей оружием, боеприпасами, транспортом. Ничего не жалели – ни золота, ни денег. Лишь бы воевали, расшатывали советскую власть…

– Кое-кто денег не жалел, а вы – свои души.

– У меня не было иного выбора!

– Не криви душой. Был выбор и у тебя, сына и внука батрака. Родина, Айгуль, твои дети, твоя земля, на которой ты сеял хлеб.

– Я боялся. За Мовляма, за службу у Джунаид-хана.

– Лучше понести кару, чем заживо похоронить себя на чужбине. Присягать чужому знамени, воевать против своего народа – это страшнее смерти. А сколько честных людей, наших сверстников, ради Отчизны приняли смерть… Помнишь легенду нашего старейшины Аннамурата-ага? Он часто рассказывал ее нам, детям Конгура. Умирая, молодой падишах умолял Аллаха сохранить ему жизнь: мол, он еще очень молод, красив и не успел насладиться прелестями земного бытия. Тогда ангелы смерти, пришедшие за ним, сказали: «Аллах не отнимет твою жизнь, падишах, если вместо тебя кто-то другой примет смерть». Вместо падишаха согласилась умереть его молодая жена. Ангелы увели с собой молодую шахиню… Почему же она, тоже молодая и, видимо, не меньше падишаха любившая жизнь, согласилась на самопожертвование? Да потому, что падишах был для нее олицетворением Отечества, и молодая женщина принесла в жертву себя ради родины, ради любви…

– Когда человек молод, он думает только о себе.

– Это ты о себе говоришь! Неужели за эти годы не задумывался о своем народе, о Родине?! Какую мы войну пережили! Не только на фронте, где днем и ночью лилась кровь наших джигитов, где сложили головы лучшие сыны и дочери народа, но и в тылу. Всё шло на фронт, для победы над фашизмом. Айгуль, дети твои тоже пережили это…

Нуры тяжело вздохнул, опустил глаза:

– У тебя, Ашир, судьба сложилась счастливо. Ты всю жизнь провел дома, где и стены приходят на помощь. Ты по жизни шагал, как по укатанной дороге. Хотя догадываюсь, что в войну побывал в Германии. Не помню где, не то в Италии, не то в Германии, мне говорили, что некий перебежчик Таганов исправно немцам служит. Подумал – однофамилец. Только теперь понял, что это был ты, Ашир. Ты прожил под чужой личиной каких-то три-четыре года, зная, что тебя ждут на Родине, а я рядился в эту шкуру всю жизнь, без какой-либо надежды. Я считал себя орлом. И эту сильную хищную птицу, оказывается, можно приручить. Ты знаешь, как это делается? Однажды в Иране, в Туркменской степи, видел. Меня это так потрясло, что на всю жизнь запомнил.

– Поймать птицу не составляет больших трудов, – начал рассказывать Нуры. – Для приманки нужно посадить в сеть голубя, зайца или кеклика [1] Кеклик – каменная куропатка. и устроить засаду… Попал орел в сеть – не зевай, вяжи… А через какой-то месяц, смотришь, и вольнолюбивая птица в хищных руках человека превращается в послушное существо. Поверить трудно! – Нуры дернул воротник, будто он душил его, и продолжал:

– Хитер человек на выдумки. Поймав птицу, он тут же надевает ей на голову кожаный колпачок, и мир погружается для нее во тьму. И это после высокого неба, где орел первым встречал зарю. Пленника сажают в юрте на аркан, слабо натянутый между решетчатыми стенками, и теперь ему, привыкшему на воле чувствовать под собой твердую опору на скале или дереве, приходится с огромным трудом удерживаться на весу. Для орла наступают самые мучительные дни, нет ему покоя ни днем ни ночью, так как все в многочисленной семье охотника, стар и млад, проходя мимо него, считают нужным дернуть за аркан. По ночам встают специально, чтобы растормошить дремлющую птицу, а на рассвете сам хозяин тоже тряхнет – не спи! У бедного одна забота – не потерять равновесия, удержаться, не сорваться с зыбкого аркана.

Охотник иногда дает птице отдохнуть от мучений, чтобы еще больше привязать к себе. Он ласково гладит ее, что-то приговаривая, снимает с головы колпачок, сажает на руку, одетую в кожаную перчатку, и протягивает кусочек вяленого мяса. Орел жадно хватает пищу, разглядывает своего избавителя, прислушивается к его голосу, а охотнику только того и надо… Затем на птицу снова надевают кожаный колпачок и сажают на раскачивающийся аркан, снова не дают покоя. Это же пытка!

Немного помолчав, Нуры продолжил:

– И когда охотник еще раз приходит как спаситель, снимает с глаз орла темную завесу и кормит с рук, то для него уже нет ничего милее лица и голоса хозяина, его перчатки, с которой и белый свет видит, и покой обретает, и еду получает. С того дня гордый, независимый орел верно служит своему хозяину. На охоте он снова видит высокое небо, но уже с руки хозяина, где восседает на кожаной перчатке, вновь взмывает ввысь, но чтобы устремиться за добычей. Опять-таки для хозяина. Казалось бы, взлетел – и свободен, лети на все четыре стороны. Воля! Но нет: орел, поднявшись в небо за добычей, непременно вернется с ней к хозяину, так как его ждет награда – кусочек вяленого мяса.

– Но ведь орел – неразумное существо, не знает, что он невольник, – с усмешкой перебил Таганов. – Он не сознает, что может освободиться от ярма хозяина. Взять да улететь. Даже с добычей. Так то птица – орел, а ты, Нуры, – че-ло-век!

Курреев помотал головой, поняв, что своим рассказом противоречит самому себе… Вряд ли орел, становясь слугой человека, испытывает чувство унижения, попранного достоинства. А вот Нуры Курреев, всякий раз поступая под начало нового хозяина, переживал, терзался.

– А что мне оставалось делать? Иначе я подох бы голодной смертью! Я догадываюсь, почему ты усмехнулся. Может, смеешься, что сравниваю себя с такой царственной птицей? Но каждый думает о себе хорошо.

– Это право каждого, – примирительно проговорил Таганов. – Знаю одно – ты мог вернуться домой. Страх, как тот кожаный колпачок, заслонил от тебя белый свет. Ты и сейчас еще трусишь, стараясь что-то утаить. Но многое из того, что ты рассказываешь, нам давно известно. Единственное сейчас твое спасение – это откровенное признание. Разве ты не испытываешь потребности обо всем рассказать?