Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо

Сначала она говорила о себе. Апуати, как оказалось, по крови не принадлежала к племени омагуа, а старый охотник не был ее родным отцом. Когда-то, много дождей назад, он выловил в Напо несущееся по течению каноэ, в котором рядом с умирающим от неведомой болезни индейцем сидела заплаканная девочка лет шести. Индеец умер, так и не придя в сознание, а девочку удочерил бездетный Онкаонка. Именно этим и объясняется, «что у Апуати, по мнению омагуа, такая „некрасивая“ круглая голова — придавать ей грушевидную форму было уже поздно. Апуати плохо помнит свою жизнь в родном племени: она сохранила лишь неясные воспоминания о необычно ярких расцветках боевых нарядов мужчин, часто воевавших с какими-то врагами. Смутно помнит она и родителей. Но зато до сих пор живет в памяти красивое предание, которое часто рассказывал Апуати отец. Он говорил ей о прекрасной и богатой стране, где в изобилии дичь и вкусные плоды, где люди живут в каменных хижинах, возносящих свои крыши выше самого высокого дерева, где мужчины и женщины украшают себя мягкими желтыми камнями, которым можно придать любую форму и которые так ослепительно блестят на солнце. Чтобы попасть в эту страну, нужно много дней плыть по реке, и еще дальше — вниз по Великой реке. Маленькая Апуати с восторгом слушала рассказы о прекрасной стране, и отец в шутку обещал отвезти ее туда, когда она станет большая, как мама…

Вот и все, что поведала мне Апуати. С волнением я слушал ее, и таинственная страна Эльдорадо вставала перед моими глазами. Последние сомнения покинули меня: теперь я был до конца убежден, что слухи о Золотом касике и его стране — чистая правда.

Чтобы мою Апуати не принялись терзать бесплодными расспросами, я попросил Аманкая никому не говорить о том, что. мы от нее услышали. Индеец, как мне показалось, с благодарностью посмотрел на меня, а потом, после некоторых колебаний, рассказал, что сеньор капитан вместе с Алонсо де Роблесом дважды допрашивал втайне от солдат вождя племени Гаруати и трех стариков индейцев. Сеньор капитан пытался выведать у них какие-либо сведения об Эльдорадо. Но ни вождь, ни старики не смогли сообщить о таинственной стране ничего определенного. Зато они охотно согласились, когда Орельяна и Роблес спросили у них, есть ли за большой рекой страна, где много золота. Но, не без иронии добавил Аманкай, ему показалось, что хитрые омагуа точно так же поддакнули бы испанцам и на любой другой вопрос: они попросту не хотели возражать белым людям и старались угодить им. Тем не менее, Гаруати пообещал Орельяне дать нескольких проводников до следующего селения, после чего капитан одарил индейцев бусами, и обе стороны расстались довольные друг другом.

Ирония, прозвучавшая в голосе Аманкая, не смутила меня. Я был под впечатлением истории Апуати и верил каждому ее слову. Ничуть не терзаясь сомнениями, я лег спать и довольно быстро уснул.

А наутро меня разбудили громкие возгласы, брань, крики, топот ног. Еще не открывая глаз, я понял, что в деревню вступило войско Гонсало Писарро. Я вылез из гамака, нацепил меч и вышел из хижины.

Тут же мне на грудь бросилась заплаканная Апуати.

— Там… там, — всхлипывала она и указывала пальцем на соседнюю хижину.

Я взглянул и гневно сжал кулаки. Оборванный испанский солдат тащил за волосы молодую индианку. Она отчаянно упиралась. Тогда он размахнулся и с силой ударил ее по лицу. Женщина упала.

— Эй, ты, негодяй! — яростно крикнул я солдату, подбегая к нему. — Посмей только еще раз тронуть — и я вобью тебя в землю, слышишь?

Солдат не ожидал нападения и ошеломленно смотрел на меня. Я бережно помог индианке встать на ноги и легким толчком направил ее обратно в хижину.

— Марш отсюда! — сказал я грозно оборванному солдату.

Тот попятился. Потом упрямо сдвинул брови:

— Сеньор губернатор приказал очистить хижины от язычников. Ты, малый, не мешай… А то худо будет.

— Врешь! — запальчиво возразил я. — Ты сам решил поживиться за счет мирных индейцев! Сеньор губернатор не мог…

— Не мог! — саркастически перебил меня солдат. — Разуй-ка глаза, юнец!..

Он мотнул головой в сторону деревенской площади, и, взглянув, я убедился, что он прав: солдаты Писарро с обнаженными мечами гнали к хижине вождя группу испуганных, понурых омагуа. Слуха коснулся горестный женский крик — где-то поблизости, очевидно, «очищались» хижины.

Мои угрозы все-таки подействовали: солдат ушел восвояси. А я оставил плачущую Апуати и поспешил на деревенскую площадь, где обычно индейцы после удачной охоты плясали перед хижиной вождя свои забавные ритуальные танцы. Там я увидел самого Гонсало: он стоял в окружении нескольких идальго, близких к нему, и кричал на хмурого Гаруати. Аманкай переводил. Рядом с Писарро я увидел Франсиско де Орельяну. Лицо его было непроницаемым.

Так в один час было покончено с дружбой между омагуа и испанцами, с дружбой, возникшей благодаря искусной дипломатии нашего капитана. Надменный Писарро вел себя с мирными омагуа как завоеватель: изгнал из хижин и разместил в них солдат, распорядился отобрать в пользу войска все запасы сушеной рыбы и мяса, а вождю Гаруати приказал отправляться со всеми воинами на охоту, дабы обеспечить войску запас провианта.

Когда мужчины омагуа, устрашенные угрозами вождя белых людей, ушли охотиться на пекари, солдаты Писарро окончательно распоясались. В два дня они распугали всю дичь в окрестных лесах, стреляя даже по малым птицам из грохочущих аркебуз, чего мы ранее избегали. В деревне начались грабежи, драки, насилия. В бесчинствах охотно принимали участие и солдаты нашего головного отряда: с приходом Гонсало Писарро они, наконец, дали волю своим низменным инстинктам. Не в силах защищать всех обитателей деревни от покушений десятков негодяев, я взял под свою опеку семью Онкаонки. Дважды дело чуть не доходило до стычки, но в конце концов жену и дочь старого охотника, поселившихся в шалаше близ своей хижины, оставили в покое. Зато теперь я нередко ловил на себе презрительные взгляды. Впрочем, очень многие солдаты считали, что мое рвение объясняется нежеланием делиться своей добычей с другими, и понимающе ухмылялись при виде Апуати.

Самым скверным было, что и мой дядя Кристобаль де Сеговия, пришедший вместе с Писарро, никак не мог понять, отчего меня так взволновала судьба индейцев омагуа и, в частности, Апуати. Человек открытый и честный, но чересчур прямолинейный, он не любил ввязываться в запутанные ситуации и не привык мудрствовать лукаво. Для него, ветерана конкисты, индейцы были чем-то вроде муравьев либо москитов, он привык их уничтожать, а отнюдь не печься об их благополучии. Поэтому, когда я обратился к нему за поддержкой, Кристобаль де Сеговия вначале недоуменно выслушал мои речи, а затем разозлился и принялся честить и стыдить меня за «недостойные мужчины и конкистадора бабьи хлопоты». Я огорчился, и тогда дядя в утешение мне сказал, что в Эльдорадо я смогу мечом добыть себе не одну, а целую сотню индианок, за которых смогу получить множество звонких песо. На том наш разговор и закончился.