Артур Дойл - Дядя Бернак

Талейран пожал плечами.

— Не всегда присутствие ума в женщине дает ей большие преимущества, Ваше Величество! Умная женщина легко может компрометировать своего мужа, тогда как тупоумная может оскандалить только самоё себя.

— Самая умная женщина эта та, которая умеет скрывать свой ум! Во Франции женщины всегда опаснее мужчин, потому что они всегда умнее. Они не могут представить себе, что мы ищем в них сердца, а не ума. А когда женщины оказывают большое влияние на монархов, то это всегда ведет последних к падению. Например, Генрих IV или Людовик XIV: это всё идеалисты, сентиментальные мечтатели, полные чувства и энергии, но совершенно нелогичные и лишенные дара предвидения люди. А эта несносная мадам де Сталь! Вспомните-ка ее салон в квартале Сен-Жермен. Бесконечное трещание, болтовня, шум этих собраний устрашают меня больше, чем флот Англии. Почему не могут смотреть они за своими детьми или заниматься рукодельями? Не правда ли, какие отсталые мысли я высказываю, мсье де Лаваль?

Трудно было ответить на этот вопрос, и я решил промолчать.

— В ваши годы вы еще не могли приобрести достаточно жизненного опыта,— сказал Император,— позднее вы поймете, что я говорю о том времени, которое вспомнили и вы, когда тупоумные парижане возмущались неравным браком вдовы знаменитого генерала Богарне с никому не известным Бонапартом. Да, это был чудный сон! Город Милан находился от Мантуи на расстоянии одного дня пути, и между ними расположены девять кабачков, и в каждом из них я писал по письму моей жене. Девять писем в один день, но только одно из них не было сладкой фантазией, а показывало вещи в их настоящем свете.

Я представлял себе, как хорош должен был быть этот человек, прежде чем он выучился правильно смотреть на вещи. Да, грустная штука жизнь, лишенная очарования, любви. Его лицо словно потемнело при этих воспоминаниях о днях, полных прелести и очарования, которых ему никогда не дала императорская корона. Можно почти с уверенностью сказать, что эти девять писем, написанные им в один день, дали ему более истинной радости, чем все его хитрости, с помощью которых он отторгал провинции за провинциями у своих соседей. Но он быстро овладел собою и сразу перешел к моим личным делам.

— Евгения де Шуазель — племянница герцога де Шуазеля? — спросил он.

— Да, Ваше Величество!

— Вы с нею помолвлены?

— Да, Ваше Величество!

Он нетерпеливо встряхнул головой.

— Если вы желаете подвизаться при моем дворе, мсье де Лаваль,— сказал он,— вы должны и в отношении брака положиться на меня. Я должен следить за браками эмигрантов, как и за всем остальным!

— Но Евгения вполне разделяет мои взгляды!

— Та-та-та! В ее годы еще не имеют определенных мнений. В ее жилах течет кровь эмигрантов, и она даст себя знать. Нет, уж позвольте мне позаботиться о вашем браке, мсье де Лаваль! Я желаю видеть вас в Пон-де-Брик, чтобы представить вас императрице. Что там такое, Констан?

— Какая-то дама желает видеть Ваше Величество! Попросить ее явиться попозже?

— Дама! — вскричал Наполеон, улыбаясь.— Мы нечасто видим здесь женские лица. Кто она? Что ей нужно?

— Ее имя Сибилла Бернак, Ваше Величество!

— Как? — переспросил удивленный Император. — Она, вероятно, дочь старого Шарля Бернака из Гросбуа. Кстати, мсье де Лаваль, он приходится вам дядей со стороны матери?

Я вспыхнул от стыда и видел, что Император понял мои ощущения.

— Да, да! У него не очень симпатичное ремесло, но уверяю вас, что он один из наиболее полезных мне людей. Кстати, он завладел теми имениями, которые должны были принадлежать вам?

— Да, Ваше Величество!

Император подозрительно взглянул на меня.

— Надеюсь, что вы вступили ко мне на службу, не рассчитывая на возвращение этих имений вам?

— Нет, Ваше Величество! Мое стремление — пробить себе дорогу без посторонней помощи!

— Гордые замыслы,— сказал император,— создать себе свой путь, не желая следовать пути предков. Я не могу восстановить ваших прав, мсье де Лаваль, потому что в настоящее время все дела приняли новый оборот, и если бы я занялся восстановлением нарушенных прав владений, то подобные дела тянулись бы без конца и поколебали бы доверие народа к правителю. Я уже не могу более преследовать людей, завладевших землей, не принадлежавшей мне. За долговременную службу, как, например, службу вашего дяди, я даровал им эти земли. Но чего может хотеть от меня эта девушка? Попроси ее войти, Констан!

Через минуту моя кузина вошла в комнату. Ее лицо было бледно и грустно, но глаза Сибиллы светились сознанием собственного достоинства, и держалась она как принцесса.

— Что вам угодно, мадемуазель? Зачем вы прибыли сюда? — спросил Император тем особенным тоном, которым он обыкновенно говорил с женщинами, имевшими честь ему понравиться.

Сибилла оглянулась по сторонам, и когда на мгновение наши глаза встретились, я видел, что мое присутствие придало ей мужества. Она смело взглянула на Императора.

— Я пришла просить милости, Ваше Величество!

— Вы всегда можете рассчитывать на меня за услуги вашего отца, мадемуазель! Что вам угодно?

— Я пришла просить не во имя заслуг моего отца; я прошу за себя. Я умоляю вас пощадить Люсьена Лесажа, обвиненного в заговоре против императорской власти и арестованного третьего дня. Ваше Величество! Он скорее поэт, ученый, мечтатель, склонный жить вдали от света, но не заговорщик; он был лишь орудием в руках дурных людей.

— Хорош мечтатель! — с гневом воскликнул Наполеон. — Да эти мечтатели самые опасные люди! — Он посмотрел в записную книгу. — Мне кажется, я мало ошибусь, если скажу, что он имеет счастье быть вашим возлюбленным?

Сибилла вспыхнула и опустила глаза под острым, насмешливым взглядом имератора.

— Я имею здесь все показания. Не много хорошего заслужил он. Я могу только одно сказать: из всего слышанного о нем заключаю, что он недостоин вашей любви!

— Я умоляю пощадить его!

— Это невозможно, мадемуазель! Против меня составлялись заговоры с двух сторон — приверженцами Бурбонов и якобинцами. Я слишком долго терпел от них, и мое терпение лишь ободрило этих господ. Я долго не трогал Кадудаля и герцога Ангиенского. Надо дать такой же урок и якобинцам!

Я удивлялся и до сих пор удивляюсь страсти к этому низкому трусу, охватившей мою кузину, хотя давно уже установлено, что для любви не существует законов.

Услышав этот решительный ответ Императора, Сибилла уже не могла долее владеть собою; ее лицо стало белее прежнего, и она залилась горькими слезами, одна за другою катившимися по ее исхудалым щекам, словно капли росы на лепестках лилии.

— Ради Бога, ради любви вашей матери, не губите его! — вскричала она, падая на колени к ногам Императора. — Я поручусь, что он откажется от политики и не будет вредить империи!