Ксавье де Монтепен - Владетель Мессиака. Двоеженец

Прежде чем девица, сидевшая в седле, успела коснуться земли, из-за деревьев выбежал высокий молодой человек, подхватил ее на руки и положил, невредимую, на мягкий мох. Одилия, это была она, прекрасная в своем страхе, дрожащая и смущенная, вырвалась из объятий человека, спасшего ей жизнь и, награждая незнакомца ангельской улыбкой, произнесла:

— Благодарю!

Силы ее оставили. От волнения она упала в обморок.

Юноша на белой лошадке приблизился в это время и, соскакивая с седла, закричал:

— Одилия! Одилия! Неужели ты умерла. О, бедный Рауль, бедный старый Шато-Моран.

Услышав это имя, Каспар д'Эспиншаль, явившийся так кстати, чтобы спасти Одилию, надвинул на лоб шляпу и постарался как можно лучше закрыть свое лицо.

— Она жива, и ей не причинено никакого вреда, — успокоил он пажа. — Помочи свой платок в холодную воду, освежи ей лоб, и она придет в себя.

Говоря эти слова, граф с особенным чувством жадно глядел на красоту бесчувственной девушки.

— Ах, монсеньор, как мы вам благодарны! Какую услугу вы оказали всем нам… Одилия! Одилия! Но вы нам должны сказать свое имя.

На это воззвание не последовало ответа. Рауль поднял глаза — он был один. Спаситель Одилии исчез.

Тогда юноша бросился к ручью, намочил платок, освежил лоб и виски девушки и привел ее в чувство.

— Это ты, Рауль? — с каким-то удивлением спросила Одилия, приходя в себя и озираясь.

— Да, это я, — ответил паж, почти плача.

— А этот сеньор, спасший мне жизнь?

— Он исчез.

— И не сказал своего имени?

Одилия встала и поглядела на мертвую лошадь. Пуля пробила ей глаз, и животное умерло, как пораженное громом.

— О Господи! Если бы не он, что бы было со мной! — воскликнула девица Шато-Моран.

Рауль опустил голову. Ему казалось, что похвалы незнакомцу были равносильны упрекам против него.

— Вот моя маленькая белая лошадка, садись на нее, Одилия, а я пойду пешком, — уныло произнес он.

Одилия не имела времени раздумывать, потому что в эту секунду явился граф Шато-Моран с двумя людьми, бегущими во весь дух. Дочь рассказала отцу о своем спасении и просила поскорее вернуться домой.

— Как? Уехать, даже не поблагодарив великодушного дворянина, спасшего жизнь моей дочери!

— Он избегает благодарности, — объявил Рауль. — Не сказав даже своей фамилии, незнакомец исчез.

— Но в лицо ты его разве не узнаешь?

— Нет, не узнаю!

— А Одилия тоже не помнит его лица?

Румянец яркий и мгновенный облил щеки девушки.

— Я его видела, но… но не в силах вспомнить его черты.

Это была первая ложь, произнесенная девушкой.

В семь часов вечера все гости возвратились в Клермон. Лучшие дома города иллюминовали. Большие и тяжелые возы, на которых сложена была убитая дичь, с грохотом и шумом катились по улицам к дому губернатора, в котором приготовлялся обед.

Каспар д'Эспиншаль был в числе приглашенных. Своей представительностью и талантом он до такой степени привлек сердце принца де Булльона, что тот почти не дозволял ему отлучаться и говорил с ним самым дружеским образом, точно со старым знакомцем.

Этому отличию очень завидовали все соседи графа. От приглашения на обед Каспар д'Эспиншаль, однако же, усиленно отказывался.

— У вашего сиятельства и без меня будет достаточно голодных, — говорил он. — Позвольте мне не присутствовать. Завтра, перед отъездом в Мессиак, я буду иметь честь явиться еще раз в ваш дворец.

— Я завидую тому, что вы свободны, но не помешаю вам сегодня уйти, — ответил де Булльон. — Но завтра, граф, вы должны быть у меня на завтраке и тогда мы вознаградим, правильнее: я вознагражу себя за ожидающую меня сегодня скуку.

Пожав друг другу руки, новые друзья разошлись. Принц ушел в залы своего дворца, чтобы присутствовать на своем обеде, а Каспар д'Эспиншаль направился к стороне Иссоар. А так как на улице было темно и никто его не сопровождал, то граф мог с полной свободой предаться размышлениям о происшествии, случившемся с ним в лесу на охоте.

Вокруг идущего поднимались высокие темные дома, из которых только в одном сиял огонек. Проходя, Каспар д'Эспиншаль бросил взгляд на этот огонек и вздрогнул:

— И она тоже восхитительна, — шепнул он и, остановившись, машинально уселся на каменной скамье в тени, против окон освещенного дома.

Перед его глазами несколько десятков лакеев вошло и вышло из дома. Что бы это значило? — удивился он. Откуда в этом небольшом и не роскошном жилище явилось такое большое число лакеев.

— Уж не получила ли наследство госпожа Сент-Жсрмен? Или не нашла ли она философского камня… Полагаю, что брат ее Телемак де Сент-Беат не из числа тех, которые могут доставить ей средства содержать всех этих дармоедов.

Происходившее перед его глазами движение очень его заинтересовало. Он уже хотел встать и войти в дом, когда в дверях появился профиль очень знакомого ему человека: малого роста, крепкого, упирающего руки в бока и громко смеющегося.

— Бигон?

— Что такое? — ответил экс-купец и учитель.

— Подойди сюда, — крикнул граф.

Бигон узнал голос и поторопился подойти.

— Кажется, имею честь говорить с графом Каспаром д'Эспиншалем?

— Ты угадал.

— Припадаю к стопам вашего сиятельства.

— Можешь не припадать, а сесть рядом.

— Смею ли я садиться рядом с вами, сеньор!

— Садись поскорее, плут.

Бигон уселся.

— Объясни теперь мне, что означает это лакейское шествие, которого я был свидетелем?

— Светлейший граф! Это вследствие одной шуточки, мной придуманной.

— Ну, какой же?

— Я заметил, что все эти савояры, в сущности, гораздо глупее даже наших гасконских гусей.

— Ах ты дрянь этакая!

— Прошу не думать, что мое мнение касается дворянства. Сохрани Боже! Принц де Булльон знаток в людях, как вам известно, он отличил вас между всеми. Не очевидно ли, что в Савойе глуп только один простой народ.

Каспар д'Эспиншаль улыбнулся ловкости языка Бигона. Тот продолжал:

— Я подшутил, рассказав этим савойским ослам, что мой господин кавалер Телемак де Сент-Беат владеет золотыми и серебряными рудниками в Пиренейских горах. Вот они все слетелись просить у него должностей. Между ними найдутся слуги и вашего сиятельства.

— Гм! Очевидно, они не считают меня ни достаточно богатым, ни достаточно щедрым, если меняют на Телемака де Сент-Беата, властителя пиренейских рудников.

— Богатство и щедрость не играют тут главной роли.

— Что же в таком случае их побуждает?

— Смею ли быть откровенным?

— Говори, как будто перед тобою твой духовник.

— Ну, они, бедняги, боятся вашего сиятельства.

— Черт возьми! Выходит, я очень страшный человек.

— По крайней мере, для них.

— А для тебя?

— Я совсем особая статья. Мое уважение к особе вашей, граф, бесконечно. И я настолько знаю ваше благородство, что совершенно не опасаюсь.