Ксавье де Монтепен - Владетель Мессиака. Двоеженец

Описанный нами дворянин был не кто иной, как сам граф Каспар д'Эспиншаль, владетель замка Мессиак. Человек, державший в руках Библию, исправлял должность капеллана, а старик, чистивший оружие, был интендант замка. Капеллана звали дон Клавдий Гобелет, а интенданта — Мальсен.

Говорили они между собой о празднике, что должен состояться в Клермон-Ферране по случаю назначения губернатором князя де Булльона; на этот праздник было приглашено все дворянство Савойи.

Мальсен кончил чистить оружие. Граф Каспар д'Эспиншаль по поводу праздника не желал пропустить случая по-военному засвидетельствовать свое уважение новому губернатору провинции, родственнику знаменитого Тюреня.

— Какая тяжелая служба, — ворчал капеллан, зевая во весь рот, — придется проехать двадцать миль по дорогам, исполненным выбоин, камней и песку.

— Ваше преподобие сядет в мою карету. Я не хочу, чтобы его святость ради меня терпела такое неудобство, — ответил граф.

Дон Клавдий Гобелет поклонился и посмотрел в Библию.

— На чем это мы остановились, ваше сиятельство?

— Вы, кажется, читали мне жизнеописание царя Соломона.

— Гм! Это чтение не очень назидательно. Царь Соломон имел столько жен и любовниц…

— Ничего не значит. Продолжайте читать. Я надеюсь, жизнеописание Соломона сделает ваше преподобие снисходительным судьей к тем из ваших духовных детей, которым часто случается совершать проступки, однородные с грехами этого иудейского государя.

Дон Клавдий-Гобелет с ужасом в хитрых глазах посмотрел на графа.

— Неужели вы, граф, собираетесь отворить дверь замка такому количеству женщин?

— А почему бы и не отворить?

— Неисправимый! О! Боже мой! Предупреждаю: в этом замке количеству дам, равному числу жен Соломона, непременно было бы тесно. О! Граф, умоляю вас, оставьте все эти ваши ужасные поступки, из-за которых вы нажили себе уже столько врагов.

— Отречься от женщин! Да вы с ума сошли, почтенный монах!

— В таком случае — женитесь.

Граф громко расхохотался:

— Мне советуешь жениться! А знаешь ли ты такое четверостишие:

— Эти стихи полны соблазна. Разумеется, я их не знаю. Но если Бог дозволит мне когда-нибудь достигнуть звания официала при клермонском епископе, я тогда велю повесить дерзких, решающихся писать подобные стихи.

— Советую вам успокоиться, преподобный отец! Большое волнение может причинить апоплексический удар.

Слова эти, полные иронии, повлияли на разгоряченного монаха как ведро холодной воды; он мгновенно успокоился.

— Правда, правда! — шептал он. — Меня все доктора уверяют, что я иначе не умру, как от апоплексического удара. А между тем, я веду жизнь самую примерную, самую умеренную. Не правда ли, Мальсен?

— Ваше преподобие правду говорите: вы пьете мало, а едите еще меньше, — ответил интендант.

— Вы слышите, граф! Вы слышите, что говорит о моей умеренности Мальсен! Апоплексический удар, постоянно угрожающий выключить меня из числа живущих, не есть следствие моей жизни, а только кара Господа, которую я и посвящаю во славу Ему и молю, пусть ради моих невинных страданий Он простит вам ваши небольшие случайные прегрешения.

Последние слова произнесены были таким странным носовым голосом, что Мальсен отвернулся, чтобы скрыть смех, а граф снова разразился громким хохотом. Капеллан, наверное, рассердился бы на такую профанацию, но не имел времени: две великолепные гончие собаки, лежавшие у ног Каспара д'Эспиншаля, вдруг поднялись и принялись лаять.

Колокол, повешенный на столбе с наружной стороны рвов замка, зазвонил громко. Граф встал с кресла.

— Это, должно быть, гости! Гости хотят нас посетить, я пойду их встречать.

Но едва граф запер, выходя, дверь, как капеллан и интендант вскочили со своих мест и, подпрыгивая, как сумасшедшие, сошлись вместе.

— А что ты думаешь! Разве граф не дурак? — заговорил монах. — Клянусь чертом! Он и не подозревает, что мы подсмеиваемся над ним, которого боится весь свет.

— Не очень ему доверяй! Эти д'Эспиншали — хитрые мошенники и мастера, от природы одаренные талантом выкидывать всевозможные дьявольские хитрости. К счастью, мы знаем его слабую сторону и знаем, чего он боится.

— Он боится Бога.

— Нет, не Бога, а дьявола и ада, и этим-то мы его удерживаем и обуздываем.

— Ну разве я не был прав, сказав, что он величайший дурак!

Интендант и капеллан после этой фразы снова принялись смеяться. Но Мальсен скоро снова сделался серьезен.

— А если он на самом деле вовсе не так наивен, каким мы его считаем? — обратился он к монаху с тревожным вопросом.

— Что значит ваш вопрос?

— Думаю, он кое-что знает про нас.

Монах побледнел.

— Вчера он мне заметил относительно канарийского вина, будто оно неестественно скоро исчезает.

— Ого!

— Неделю тому назад, в разговоре, он бросил мне также сомнительное словцо, заметив: «Ты не лунатик ли, Мальсен! В твоей комнате всю ночь кто-то расхаживал!»

Капеллан начал теребить свой красный нос с такой силой, точно хотел совсем уничтожить этот аппарат для дыхания.

— Черт побери! Черт побери! — ворчал он.

— Все эти намеки со стороны графа — плохие шутки. Утешает меня одно: если он нам ничего прямо не говорит, это значит, что он еще ни в чем совершенно не уверен.

— Это возможно. Но легко допустить и другое предположение: он угадал все и держит нас единственно ввиду невозможности обойтись без нас.

— Так, так! Ему трудно было бы отыскать другого капеллана такого снисходительного, как я, или второго интенданта, так охотно исполняющего все его приказания, как ты, Мальсен.

— И то еще не надо забывать, он знает кое-что о наших делах, а мы знаем очень много о его делах.

— И о делах весьма любопытных, — прибавил капеллан. И монах и слуга, попеременно, то пугали себя взаимно, то утешали, выдавая тем постоянно живущую в их сердцах тревогу, наводимую на их слабые души влиянием характера грозного их властелина и хозяина замка.

В заключение монах порешил дебаты такой фразой:

— Напрасно мы волнуем себя и пытаемся разрешить загадку. Главное, пусть дьявол берет богословие. Предупредил ли ты Мамртинку?

— Предупредил.

— Прекрасно. Возвышенная мысль родилась в моей голове. После я передам ее тебе. Жаль, что нам придется завтра ехать в Клермон, покоряясь прихоти этого фантазера графа. Мне бы лучше было остаться в этом замке.

И улыбаясь от мелькнувшей в его голове приятной мысли, монах вытянул свои короткие руки и потряс ими.

Кавалер Телемак де Сент-Беат и товарищ его, постоянно упоминавший о шестидесяти пистолях, стояли у ворот замка и звонили в колокол. В ожидании, пока ворота им будут отворены, они рассматривали старинное барское жилище, в котором пытались отыскать ужин и приют на ночь.