Геннадий Самсонов - Ссылка

— Сделаем, — ответил Ярыгин, пропустил вперед Уварова, и они двинулись к выходу.

Когда они ушли, Пименов закрыл дверь, вернулся к себе, взял в руку папку и раскрыл ее. В ней остались лежать все бумаги по факту смерти гражданина Левченко — отца Никодима. Пименов порвал на глазах Уварова заранее вложенные в папку, какие-то другие черновые записи.

Пименов покачал папку в руках, затем решительно сунул ее вглубь сейфа «Пусть полежит немного на всякий случай». - он усмехнулся и захлопнул дверцу сейфа.

Пересылочный пункт, куда привели Уварова, размещался у пристанционных железнодорожных путей. Это был кирпичный склад, принадлежащий рапсе купцу Ярмолову, известному во всей округе. Сам хозяин покинул город сразу после революции и больше о нем никто ничего не слышал. В гражданскую войну склад использовался то белыми, то красными для содержания пленных и не терял своих функций по настоящее время. Только вот название стало другим — пересылочный пункт, да и постояльцы находились здесь сравнительно небольшое время, ожидая здесь свою дальнейшую судьбу.

Сопровождающий Уварова Ярыгин, сунул стоящему у дверей солдату с винтовкой, какую-то бумажку. Тот пробежал ее глазами, оглядел с ног до головы Уварова, хмыкнул, откинул засов двери, открыл ее со скрипом и насмешливо кивнул Уварову.

— Проходи. И чтобы у меня ни-ни. Чтоб порядок был.

Последние слова явно предназначались для Ярыгина, чтобы показать свое усердие в службе.

Уваров шагнул внутрь склада и остановился. После дневного уличного света здесь было сумрачно и тянуло затхлой сыростью. Узкие, забранные металлическими решетками окна, были расположены под самым потолком и слабо пропускали свет. Вдоль кирпичных стен тянулись сколоченные из досок двухъярусные нары. Две железные печки, стоящие в разных концах склада, жарко топились, но они явно не могли прогреть толстые кирпичные стены и разность температуры только приносила сырость. У ближней к двери печки сидела кучка мужиков, на нарах копошились люди. Сколько их было. Уваров не мог определить, но свободных мест, пожалуй, не осталось.

Сидевшие у печки и близ лежавшие на нарах повернули головы в сторону вошедшего Уварова и пристально всматривались в него. Кто-то из сидящих у печки мужиков воскликнул:

— Да это же фельдшер наш, Семен Николаевич!

Все в пересылке зашевелилось. Многие знали Уварова. Это были люди из его села, соседних сел и деревень, где он частенько бывал, оказывая помощь больным. Сельчане сразу обступили Уварова и засыпали его вопросами. Всех интересовало, что нового в городе, в селе, спрашивали о родных, о близких. Уваров растерянно пытался ответить на их вопросы, но прошедшие сутки для нею были слишком тяжелыми и люди, заметив его состояние, проводили его до печки, усадили на пустой ящик и вложили в руку кружку с горячим чаем. Кто-то из постояльцев пересылки попытался продолжить расспросы, но все тот же мужик, который первый узнал Уварова, цыкнул на них:

— Да угомонитесь, вы, ради Бога. Дай человеку прийти в себя.

Все притихли и стояли по своим местам. Перед Уваровым появилась какая-то снедь, но есть он не стал, голода не чувствовалось.

Он обежал взглядом помещение и одобрительно отметил про себя, что порядок здесь соблюдается. Пол был чисто подметен, домашний скарб аккуратно сложен у дверей, люди выглядели опрятно. Видно было, что здесь находились люди, привыкшее к порядку, к труду. Даже здесь почти никто не сидел без дела. Кто-то орудовал шилом, ножом, кто-то иголкой. Это была сидевшая у них в крови потребность в работе. Но не только работа, а и результат этой работы был нужен этим людям. Вон Силантий стругает зубья для деревянных граблей. Каждый зубчик обрабатывает осколком стекла, рукой погладит, на свету повернет. Всего хозяйства мужик лишился, а уже думает, как на новом месте сенокосом заниматься будет.

Уваров машинально допил чай и здесь к нему подошел Алексей Лавров и присел рядом:

— Здравствуйте, Семен Николаевич.

— Здравствуй, Алексей — ответил Уваров — Я предполагал, что вы здесь. Где отец-то?

— Там на нарах лежит. Занемог что-то.

— Сейчас я его посмотрю.

— Вы сначала передохните — он немного помолчал и тихо спросил — Как там Анна?

Уваров ждал этого вопроса и, положив руку на плечо парня, ответил:

— Тяжело сейчас Анне, но она держится. Ты тоже держись. Видишь, как все повернулось. Придется вам с Анной повременить со свадьбой. Будете вы вместе, только пережить все это надо.

Алексей поднялся.

— Пойду к отцу, скажу, что вы здесь.

— Пойдем вместе, — поднялся и Уваров.

Он взял саквояж и направился вслед за Алексеем в дальний угол пересылки.

Степан Лавров лежал укутанный суконным одеялом. Сверху была наброшена и ватная телогрейка. Алексей протянул руку и пошевелил отца за плечо:

— Батя, здесь Семен Николаевич пришел.

Под одеялом зашевелилось. послышался приглушенный кашель. Алексей помог отцу подняться и подложил ему телогрейку.

— Здравствуй, Степан Павлович — поздоровался Уваров.

— Здравствуй Семен Николаевич. — ответил тот прокашлявшись. Ты то как здесь оказался?

— Об этом потом. Давай-ка, снимай рубаху. Посмотрю, чего это ты захандрил.

Уваров тщательно прослушал Степана, смерил температуру и озабоченно поглядел на Алексея.

— Где это он так застудился?

— Да его вызвали в сельсовет и в холодную заперли пока у нас имущество описывали, да скот уводили. Почти четыре часа просидел. А до этого навоз мы перекидывали, пропотели хорошо до сырых рубах. Домой отец пришел, на печи полежал, а тут и подвода за ним приехала. Так и поехал больной. Сначала вроде бы ничего, а теперь вот расхворался не на шутку.

Лавров-старший осторожно заправил рубаху и спросил Уварова:

— Ну что там у меня?

— Застудился ты крепко Степан Павлович. Давай-ка, вот порошки попей, травки дам Алексею заварить. Чаю больше пей. Пропотеть старайся. Бог даст, поправишься.

Лавров пододвинул к себе подушку, облокотился на нее, подтянул одеяло и с горечью в голосе сказал:

— А для чего поправляться-то? Жизнь для меня кончилась. Бабку, да детей жалко, а мне сейчас уже все равно.

Он приподнялся и оперевшись на локоть, с гневом в голосе заговорил:

— Ты посмотри, что делается, Семен Николаевич. Я всю германскую войну в окопах провел. Большевистские агитаторы в войсках мира и землю обещали. Я обоими руками за это. Все ведь устали, к земле тянуло. Революция пришла — Ура кричали. В гражданскую войну я три года по полям носился, за эту землю воевал. В село приехал — как раб работал. На твоих глазах своими руками всякую пустошь с сыновьями распахал, на Птичьем острове весь ивняк вырубил, сенокос изладил залюбуешься. Ведь редко в каком доме моей мебели нет. А на какие бы копейки я купил лошадь, корову. А потом жеребенок, телочка появились. Потом дети подросли, к работе, слава Богу, приучены были. А Мария-то моя, я вообще не знал, когда она спала. Ложусь — она половики ткет, встаю, а она уже у печки. А теперь, давай иди в колхоз совсем своим хозяйством. Да вот фига им. — понизил голос Лавров. — Кто первым побежал в колхозы — то? Петров Гришка, который целыми днями с удочкой на Волге просиживал, отцовский амбар на дрова истопил. Сажин Алексей, который последнюю корову в городе в карты проиграл, Пегов Михаил, который с утра глаза винищем зальет, да бабу свою с детишками гонять начнет. Конечно, и несколько справных мужиков в колхоз пошло, но те уже по нужде, силком. Деваться некуда. И думаешь, они там работать будут, как на себя? Да, хрен. Испортятся людишки и все тут.