Владимир Малик - Посол Урус Шайтана

— Пан Мартын!..

Они выбежали на то место, где оставили лодку. Перед ними расстилалась бесконечная гладь серебристой воды. Тишина. Ни души… Где же Спыхальский? Звенигора оглянулся вокруг. Густой камыш, что утром упирался в небо, теперь лежал прибитый, истоптанный, будто здесь пронёсся табун коней. У берега из воды виднелась полузатопленная лодка. Поблизости из ила торчало сломанное весло.

— Пан Мартын!.. — в отчаянии крикнул Звенигора, поняв, что произошло какое-то несчастье.

В ответ прокричала только ночная птица. И снова наступила тревожная, гнетущая тишина.

Златка сидела напротив окна. Личико вытянулось, исхудало, но от этого казалось ещё нежнее и красивее. Печальные темно-синие глаза внимательно вглядывались сквозь маленькое стекло оконца. Всеми мыслями девушка уносилась в море, где, возможно, в это самое время Звенигора рассекал вёслами воду, торопясь к ней.

Удивительные вещи случаются на свете. Арсен и она почти не разговаривали. Не говорили о своих чувствах. Но оба знали, как крепко любят друг друга. Молчаливое объяснение взглядов сказало им больше, чем тысячи слов. И они бережно таили свои чувства, зная, что никакие слова не в состоянии усилить их.

Девушка машинально отправляла в рот кусочки солоноватой брынзы и мысленно представляла закованного в цепи невольника над побеждённым барсом. Обросший, грязный, окровавленный… Но не это запало ей в сердце. Её удивил сам подвиг. Она поняла, что барс не случайно оказался во дворе, что его загодя готовили к поединку с невольником. А ещё больше её поразил взгляд незнакомца: в нем было и удивление, и восхищение, и смущение, граничащее со стыдом. Ещё никто так не смотрел на неё. Она выросла в мрачном замке, среди нянек и жён Гамида, почти не видела юношей, а тем более таких храбрецов, о которых так интересно рассказывалось в песнях и сказках. Вдруг появляется мужественный юнак — даром что невольник! — и спасает её от страшных когтей дикого зверя! Она была безмерно благодарна казаку и старалась хоть чем-нибудь помочь в его безрадостной жизни. Думала о нем долгими вечерами. Из этих чувств и мыслей, очевидно, и выросла её первая любовь…

Где же он теперь? Прошло уже четыре дня. А дед Момчил ждал их ещё вечером третьего дня.

Неожиданно до её слуха донёсся глухой топот конских копыт. Она растерянно взглянула на Момчила, Яцько. Встала.

— Вы слышите?

Момчил вскочил с лавки. Он тоже услышал, как к хижине приближался конный отряд. Это мог быть только разъезд янычар. Что им здесь надо?

— Яцько, айда из хижины! Спрячься так, чтобы тебя не заметили, — подтолкнул он паренька в плечо, а Якубу и Златке махнул рукой, чтоб оставались на месте. — Вы турки, вас не тронут!

Яцько быстро шмыгнул во двор. Момчил вышел следом за ним.

К хижине приближались всадники. В темноте Момчил не мог разглядеть, сколько их было — пять, десять или, может, больше. Увидев хозяина хижины, передний подъехал к нему и ткнул старика в грудь нагайкой:

— Кто такой?

— Здравей, ага! — поклонился Момчил. — Я Момчил Крайнев. А ты кто?

Вместо ответа воин удивлённо свистнул и повернул голову назад:

— Эй, дайте огня!

Один из всадников спешился, высек огонь и зажёг факел. Кровавый свет заплясал на суровых лицах воинов и на потных конях.

— Ближе! — приказал передний.

— Слушаюсь, Сафар-бей! — И воин поднёс факел чуть ли не к бороде старика.

Момчил устремил взгляд на лицо аги. Так вот какой он, Сафар-бей, этот палач болгарских крепостных крестьян, гроза горцев-гайдутинов! Совсем ещё молодой! Увидев его, никогда не подумал бы, что его как огня боятся болгары. Ничего страшного нет в его фигуре и лице. Среднего роста; тонкое красивое лицо, на котором чернеют опушённые длинными ресницами красивые глаза. Рука, что лежит на эфесе сабли, белая и тонкая, как девичья… Неужели эта рука хлестала нагайкой не только мужчин, а и женщин и девчат? Неужели это она, как говорят, выжигает раскалённым прутом глаза невольникам-беглецам и посылает на виселицы повстанцев-гайдутинов?

Пока в голове старого Момчила проносились эти мысли, Сафар-бей надменно улыбался, щёлкая в воздухе нагайкой. А потом сказал:

— Так вот ты какой, гайдутинский пёс! Старый шакал! Грязное болгарское отродье!.. Мы давно подозревали, что ты служишь воеводе Младену — гнев аллаха на его мерзкую голову! — а сейчас убедились в этом… Признавайся, это ты убил стражника Василёва? Наши люди нашли его тело, обглоданное рыбами, возле берега.

— Я никого не убивал, — спокойно ответил Момчил.

— Другого ответа я и не ждал от тебя, разбойник! — крикнул Сафар-бей. — Все вы, болгары, брехливы, как собаки!.. Тогда ты, может, скажешь, где спрятал посланца воеводы Младена? Ну?!

Старый болгарин молчал. Каждое слово Сафар-бея огнем жгло ему сердце. Он понимал, что речь идёт о Драгане, который должен был сегодня или завтра прибыть сюда. Люди Сафар-бея, очевидно, выследили парня и шли к хижине по его следам.

— Что же ты молчишь? — Сафар-бей толкнул старика нагайкой в плечо. — Или ты хочешь, чтоб мы развязали твой лживый язык?

— Мне нечего тебе сказать, почтённый Сафар-бей, пусть аллах продлит твои годы. Злые языки оболгали меня, а ты поверил им, ага… Про воеводу Младена я слышал. Кто же не слышал о нем в нашей стране? Но я его не знаю. И никакого посланца от него у меня нет… Не верите — ищите!

— Посмотрим. Эй, воины, осмотреть все вокруг! Если найдётся что-либо подозрительное, немедленно ко мне!

Всадники спешились и кинулись врассыпную.

— Показывай своё логово, старик! — Сафар-бей бросил поводья джуре и направился к дверям.

Они вошли в хижину.

Перепуганная Златка, закрыв голову и плечи тонкой черной накидкой, стояла посреди комнаты. Якуб сидел за столом.

Сафар-бей подозрительно взглянул на них:

— Гайдутины?

— Нет, я купец, ага. А это моя дочка Адике, — сказал Якуб.

Сафар-бей обернулся к Момчилу:

— Почему не сказал о них? Скрываешь неизвестных?

— Разве не видишь, ага, — это ваши люди. Из Трапе-зунда. Их корабль разбился… Я спас их, — ответил старик.

— Ну, мы в этом разберёмся потом, когда прибудем в Загору, — отмахнулся Сафар-бей и схватил Златку за руку. — А ну-ка открой лицо, пташка! Может, ты с усами и с бородой?

Златка отшатнулась. Но Сафар-бей успел сорвать с неё накидку. Девушка вскрикнула, но не отвернулась и не закрыла лица руками, как сделала бы на её месте любая молодая турчанка, лишь гневно посмотрела на агу.

Сафар-бей отпустил её руку. Он был поражён необычайной красотой девушки. Воины, набившиеся в хижину, тоже с любопытством разглядывали её.

— О аллах, какая неземная красота! — воскликнул Сафар-бей. — Я беру свои слова назад, джаным! Ибо вряд ли среди гайдутинок найдётся хотя бы одна такая красавица. Все они так грубы, эти неотёсанные горянки, с потрескавшимися от работы руками, с грязными, растрёпанными косами…