Джордж Фрейзер - Флэш по-королевски

— Веселее, женушка, — говорю я, — больше внизу никто не будет петь.

С этими словами я подхожу и стаскиваю с нее сорочку прямо через голову. Она вскрикнула, и поскольку, на мой взгляд, имея дело с нервными девицами, лучше переходить сразу к делу, я подхватил ее на руки и затопал по комнате, распевая:

— Вот как скачут леди: цок-цок, цок-цок, цок-цок.

Насколько помнится, я пел по-английски, но сомневаюсь, что она заметила. Помню, что мы закончили дело в кровати; я посмеивался, напевая «хром-хром, хром-хром, и в канаву кувырком», и уверял ее, что она — чертовски отличная герцогиня и что страна может ею гордиться. [XXXVII*]

Полагаю, потом я задремал, а когда проснулся — снова набросился на нее. Но будучи в этот раз несколько трезвее, заметил, что она лежит словно бревно и совсем не принимает участия в забаве. Будь это любая другая женщина, я подбодрил бы ее парой хороших шлепков пониже спины, но чувствовал, что с герцогинями лучше проявлять терпение.

И, как оказалось, был прав. После происшедшего я опять заснул, оставив ее лежать с закрытыми глазами, напоминая прекрасное привидение. А разбудила меня — не могу сказать, через какое время — не что иное, как маленькая ручка, крадущаяся по моему бедру, и прядь волос, щекочущая мое лицо. Так, думаю я, королевы или селянки, все они в душе одинаковы, черт побери. Должен признаться, я был вымотан, но не мог ударить в грязь лицом, поэтому опять принялся за дело, и на этот раз она извивалась как пиявка. Прям как Элспет, подумалось мне: внешне — прям пай-девочка-недотрога, а внутри — похотливая мартышка.

Я знавал слишком многих женщин, слишком многих, чтобы утверждать, что понял их. Их ум работает слишком загадочным образом, чтобы я мог в нем разобраться, да и штудии мои как правило ограничивались изучением их тел — поэтому, возможно, я и не преуспел в иных вещах. Но я знаю, что герцогиня Ирма проснулась на следующее утро другой женщиной — по крайней мере в отношении ко мне. Накануне она была надменной, гордой, капризной девчонкой, нервной, как мышка, и холодной, как рыбья чешуя. И меня не удивило бы, если после моего с ней обращения она поставила бы крест на всем мужском роде. Но на утро она была настроена весьма дружелюбно; казалась задумчивой, но была явно довольна и весьма внимательна ко мне. Похоже, она была несколько ошеломлена, но тем не менее изъявляла готовность говорить со мной и, что еще удивительнее, слушать. Хотя не могу сказать, что я не великий охотник вести долгие разговоры по утрам.

Я пишу это все не для того, чтобы похвастаться, или заявить, что для парня типа меня плевое дело подцепить девчонку, с ходу наскочить на нее и, дескать, она уже готова есть из моих рук. Ничего подобного. Мне приходилось опробовать этот способ на иных женщинах, а в ответ те или пытались отплатить мне холодной сталью, или держались от меня подальше. Но по некоторым причинам, с Ирмой эффект получился совсем иной: могу утверждать, что начиная с той ночи и в течение всего времени нашего знакомства в ее обращении со мной сквозило нечто, очень близкое к обожанию. И это показывает, насколько глупы бывают влюбленные молодые девушки.

Все это способствовало, ясное дело, нашему счастливому времяпрепровождению в Штрельхоу. Днем у нас была масса занятий, включая выезды на пикник — хотя снег еще лежал местами, погода была не по сезону теплой, — охоту в лесу и скачки (на лошадях) после обеда. А по вечерам мы слушали музыку в исполнении наших леди или играли в бильярд, ели и пили в свое удовольствие. Я снова почувствовал себя королевской особой: люди заискивали передо мной, угадывали малейшее желания; к тому же вовсе не так плохо, когда прекрасная юная герцогиня виснет у тебя на руке — даже если из-за нее ты не высыпаешься по ночам. Это была жизнь что надо — ничего не делаешь, веселишься, охотишься, катаешь шары в бильярдной и греешься в постели с Ирмой — такие немудреные удовольствия самое то для простых парней вроде меня.

Единственной ложкой дегтя были Руди и де Готе, само присутствие которых служило постоянным напоминанием о деле. Как ни странно, я немного сблизился с де Готе, обнаружив, что он разделяет со мной одно из главных моих увлечений — любовь к лошадям. Он был авторитетом настоящего пошиба, из тех, кто никогда не претендует казаться большим, чем есть на самом деле, а в седле был хорош почти так же, как я, — а это значит, являлся одним из лучших наездников в мире, даже учитывая индейцев шайеннов, которые, на мой взгляд, вне конкуренции. Мы много катались вместе, но я никогда не забывал захватить с собой кого-то из штракенцев или пару грумов — мне не по вкусу оказаться в лесу наедине с парнем, которого я располосовал шлагером, и который явно не забыл этого.

Но де Готе был по крайней мере тихим, скромным парнем, чего совсем не скажешь о Руди. Теперь, будучи уверен, что мне предстоит в безопасности играть свою роль, он стал обращаться со мной, как обращался бы с настоящим принцем Карлом, то есть со своим обычных нахальством. Конечно, ему было начхать на всех, он даже строил глазки Ирме, обращаясь с ней в своем шутливо-уважительном стиле, который придерживал для особ с вершины социальной лестницы. Будучи достаточно женщиной, чтобы понять его взгляды и тон, она, думаю, чувствовала также его лживую натуру, и как-то раз призналась мне, что сомневается в его благородстве. Я пообещал заменить его новым адъютантом, как только мы вернемся в город, о чем со злорадством сообщил ему позже, дабы он знал, что по крайней мере одна женщина раскусила его. Но он только рассмеялся.

— Всегда знал, что у крошки нет вкуса, — заявляет он. — Что ж, она твоя. Но не думай, что так легко сможешь избавиться от меня, высочество — я ведь ваш верный и неразлучный слуга на все время нашего маленького представления. — Он выпустил колечко дыма и подмигнул мне. — Сдается мне, ты будешь жалеть, когда все кончится, не так ли? Жизнь принца тебе по нраву, или я ошибаюсь?

На самом деле он ошибался. О, жизнь в Штрельхоу была настоящей идиллией, и я проводил ее даже легче, чем большинство коронованных особ, но у меня крепло убеждение, что будущее Карла-Густава вовсе не усеяно розами. Вроде здорово быть венценосцем — и правда, если ты абсолютный монарх с неограниченной властью, то все в порядке — но если ты принц-консорт — а это более-менее и был мой случай, все уже совсем по-другому. Ты уже не в праве снять голову с того, кто тебе не по вкусу, или приказать притащить тебе какую-нибудь милашку, на которую положил глаз. Ты всегда на шаг позади своей обожаемой супруги, и даже если она боготворит тебя — а кто знает, долго ли это продлится? — ты не можешь идти тем путем, которым захочешь, без ее доброго на то согласия. Уже в те первые благословенные денечки с Ирмой я понял, к чему все клонится, и мне это не нравилось. Одному богу известно, как выносил все это наш покойный Альберт. Будь я на его месте, уже через полгода плыл бы обратно в свой Саксен-Кобург, или откуда он там приехал. Но может, его не так угнетало быть второй скрипкой — он ведь не англичанин.