Ян Валетов - Путь Проклятого

В домике оказалось на удивление светло. Выходившее на западную стену окно было приоткрыто, широкая кровать из оструганных досок опрятно застелена одеялом из овечьей шерсти. На аккуратно сколоченном столе лежали несколько свитков, стояла бронзовая чернильница и огарок свечи на глиняном блюдце. В изголовье кровати притаился дорожный ларец Ираклия, темный от времени и тяжелый, как кусок металла.

Перстень Легата монахи, омывавшие тело перед похоронами, сняли и оставили на столешнице, на куске ткани. Покрутив массивное кольцо в руках, Филипп надел его на безымянный палец. Перстень пришелся впору, словно новоиспеченный Легат всегда носил этот тайный символ власти на правой руке. Усевшись за стол, он просмотрел бумаги Ираклия: ничего, что касалось бы деятельности Легиона, сплошь хозяйственные записи. И лишь потом заглянул в ларец.

Небольшой красиво инкрустированный кинжал, гемма с женским профилем – на вид очень старая, серебряное тусклое зеркало, пядь светлых волос, перехваченных красной нитью…

Наброски на обрывках пергамента, сделанные тушью из каракатицы – рисунки в несколько линий, похожие на эскизы к фрескам в греческом стиле.

Профиль кудрявого мальчишки с курносым вздернутым носом…

Мальчишка в анфас – широко расставленные глаза, вихры, спадающие на лоб, щербатая улыбка…

Девушка, волосами которой играет ветер…

Галера под парусом…

Незаконченный силуэт девушки – той самой, чей профиль был на первом эскизе – Филипп мог за это поручиться…

Гребень волны и висящая над ним в восходящем потоке чайка…

Скупые линии. Едва заметная штриховка, нервный пунктир, лишь обозначенная тень… Странно, но эти небрежные рисунки были настолько живыми, что Филипп немедля пересмотрел их еще раз.

Рисунков оказалось немало: некоторые совсем истрепались, некоторые явно были сделаны совсем недавно, но все они, несомненно, вышли из-под одной руки.

Лица. Фрагменты пейзажей. Узкая кошачья морда. Ворон. Оскалившийся пес. Щенок, гонящийся за хвостом. Дельфины, взмывшие над волной. Рыбачьи лодки на воде в бухте. Опять курносый мальчишка…

С куска пергамента на Филиппа смотрел Спирос. Он сам смотрел на себя через сорок прошедших лет, истончивших края рисунка, расчертивших морщинами и шрамами кожу Легата, покрывших его душу коркой, толстой, как кожа боевого слона.

Кудрявый мальчишка.

Скуластый юноша, по-монашески остриженный «под горшок».

Молодой мужчина, упрямо склонивший голову.

Девушку Филипп не знал. Никогда не видел, он мог бы вспомнить почти каждого из тех, с кем сталкивался за последние двадцать лет, а ее не помнил.

Если сам он на рисунках взрослел, то она оставалась молодой. Ираклий повторял ее профиль десятки раз, словно пытался запомнить, потом рисовал полупрофиль, потом силуэт… Менялись сюжеты, пейзаж вокруг, но девушка оставалась юной и красивой. И волосами ее все время играл ветер.

Легат снова достал из ларца прядь светлых волос, перевязанных красной нитью, и на мгновение закрыл глаза.

Ничего.

Кем была она в жизни сурового командира Легиона?

И была ли она в его жизни? Может быть, просто прошла рядом, скользнула, оставив после себя почти незаметный след?

Филипп лег на застеленную кровать, прямо поверх одеяла, и неподвижно пролежал несколько минут. Было очень тихо, как бывает на островах осенью, когда звуки исчезают, растворившись в дыхании остывающего моря.

Лопнула беззвучно последняя нить, соединяющая его с прошлым.

Все закончилось там, где началось. Отныне и навсегда Филипп был один.

Если…

Если…

А что если?

На веранде таверны пахло сыром и только что жареной на оливковом масле рыбой. Хозяин, получивший щедрую оплату за обед и надеющийся получить не меньше за ужин, был любезен до отвращения и то и дело кланялся, напоминая Филиппу отца.

Легат успел проголодаться и теперь с аппетитом поел, запивая рыбу прохладным легким вином. Ночь обещала быть стылой, с моря потянуло сыростью и запахом дождя, но возвращаться в монастырь Филипп не собирался. Не хотел. Место для ночлега можно было найти здесь, прямо под навесом, укрыться плащом, а если совсем будет холодно, то уйти ночевать на сено. А еще лучше спуститься в порт и найти приют на тариде, которая с утра тронется в путь. Когда-то Спирос любил спать на пришедших в гавань кораблях и мечтать о том, как однажды галера увезет его прочь…

Маленьких мальчиков с островов всегда тянет в путь.

Филипп усмехнулся.

– Послушай-ка, любезный, – сказал он, обращаясь к трактирщику. – Подойди поближе да постой, пока мы поговорим…

Скажи, а нет ли у тебя сына?

Иудея, Капернаум,

канун Пейсаха, 30 год н. э.

Иногда он пугал меня.

Иногда я подозревал, что разум его корчится в объятиях безумия. Что демоны лишают его сна, заставляют снова и снова придумывать невыполнимые планы, мечтать о недостижимом.

Иногда он, напротив, поражал мое воображение четкостью рассуждений и намерения его не вызывали сомнений: лишь желание помочь осуществить столь дерзко задуманное.

Он открылся мне далеко не сразу. Вообще, те, кто считали его доверчивым и недалеким (а таких после его смерти было достаточно) ошибались.

Иешуа был осторожен, да и как могло быть иначе? Кругом было полно шпионо, и болтливый язык мог довести человека до неприятностей задолго до того, как он успевал что-то сделать. В Иудее, Галилее, Самарии было неспокойно. Случилось это волнение не сегодня и не вчера – здесь всегда жили так. У нас никогда не бывало тихо, иначе мы бы не обращали свои помыслы на машиаха, приход которого должен был даровать нам размеренную, благополучную, сытую жизнь. Шли годы – многие десятки, а то и сотни лет, и всегда, понимаете, всегда находились те, кто дразнил народ, призывая его к неповиновению! А народ наш от природы таков, что, заслышав речи зачинщика, сразу бросается на бунт, так и не разобравшись, кто же в очередной раз призвал его пролить кровь: машиах, которого ждали, безрассудный бунтовщик или жаждущий власти и поклонения безумец?

Хорошо это или плохо – сложно судить, слишком уж запутана история моего народа. Слишком часто менялись толкования событий, случившихся в прежние времена, слишком часто те, кого вначале считали Предсказанным, оказывались обыкновенными людьми или, что хуже, лжецами, пройдохами, не имеющими ни пророческого дара, ни отношения к самому Пророчеству. А, возможно, мы множество раз не замечали, что машиах уже среди нас, и дар его выплескивался вместе с кровью на горячие от солнца камни, пропадал всуе.