Ян Валетов - Путь Проклятого

Когда Карл шагнул ему навстречу, первой мыслью Мориса было прикрыть лицо от удара, а второй – постараться не упасть после оплеухи. Француз еще с юности знал, что в драке лучше не падать – затопчут. Потом, когда адреналин прыснул в кровь, Морис оскалился, как загнанный собаками в угол кот, и подумал, что, если очень постараться, то можно вцепиться немцу в горло, а там – кому больше повезет.

Но Шульце не стал драться, хотя явно хотел. Несмотря на одолевавшую его ярость, он понимал, что к провалу миссии Морис не имеет никакого отношения, просто злиться больше было не на кого – разве что на себя. Но долгие годы без неудач воспитали в Шульце уверенность в собственной непогрешимости. Отчасти именно это чувство и поставило миссию Легиона на грань провала, а самого Карла вело к уничтожению. Ночной парашютный десант на Мецаду был, скорее всего, вызван желанием выставить напоказ свою артистичность, чем необходимостью. Хотелось сделать красиво, а получилось – никак. Но винить себя Карл не мог. И не хотел.

Сравнительно небольшая квартира вмещала минимум человек пятнадцать бандитского вида арабов (впрочем, кто их разберет? Для Мориса, что арабы, что евреи было на одно лицо! И не только на одно лицо – если штаны снять, все равно не разберешься!), поэтому говорить пришлось на кухне – грязной, с горой немытой посуды и запахом из помойного ведра. На столе, среди хлебных крошек и овощных очисток стояла бутылка русской водки. От немца несильно, но несло перегаром.

– Здравствуй, Морис! Не могу сказать, что рад тебя видеть….

– Аналогично, – буркнул француз, прикидывая, рассмотрел ли Шульце мелькнувший в его глазах страх.

– Выпьешь чего-нибудь?

Морис покачал головой.

– Разве что воды, мне еще обратно ехать. И тебе не посоветовал бы – тебе нужна трезвая голова.

– А я трезв, – сообщил Шульце недружелюбно.

– Трезв? Что ж…. Тем лучше! Тебе виднее…. Давай-ка без увертюр, Карл. У нас обоих мало времени. Зачем звал?

Он с отвращением посмотрел на загаженный табурет, но все же сел.

Шульце устроился напротив, на расстоянии вытянутой руки. Нехорошо уселся. Расчетливо. Чтобы в случае чего….

– Хочу понять, как теперь жить дальше, мой французский друг – начал немец с издёвкой. – И получится ли у меня жить вообще?

– Давай потратим еще минуту, чтобы больше не возвращаться к этому вопросу, – сказал Морис с нескрываемым раздражением. – От меня мало что зависит. Я не приказываю пустить тебя в расход. Это вне моей компетенции. Если бы такие решения от меня зависели, я бы из кожи вон вылез, но тебя бы не сдал.

Он лицемерил и очень не хотел, чтобы Шульце почуял это. Зачем нужны осложнения?

«Сдал бы я тебя, сукина кота, с потрохами! Кто ты мне? Брат? Родственник? Никто. Расходный материал. Но пока – нужный».

– Хорошая новость! – осклабился немец.

Глаза у него были, как прорези в тевтонском шлеме – тёмные щели, совершенно лишенные эмоций, и от них сквозило холодом.

Это ледяное дыхание морозило кожу и спинной мозг – удивительно неприятное и давно забытое чувство. Кабинетная работа развращает, подумал Морис. А ведь лет двадцать назад я бы тебя, мальчик, без соли съел. И не подавился бы.

Хотелось ругаться и угрожать – первый признак бессилия и того, что партия проиграна целиком. Тут уж явно не помогли бы никакие гроссмейстерские навыки, – какие уж здесь умные игры, когда человек, сидящий напротив, готов с размаху влепить противнику шахматной доской по физиономии? Морис хорошо знал, что в прямом столкновении грубой силы и ума всегда выигрывает грубая сила, а у ума случается сотрясение. Для того, чтобы одолеть силу нужна дистанция и минимум времени. Ни того, ни другого у француза не было. Оставалось надеяться на опыт и на то, что он окажется хитрее, но надежда, если говорить откровенно, была слабенькая – Шульце тоже работал не первый год, научился, сукин сын, ворочать своими мозгами спортсмена.

– Скажи мне, Морис, а кто докладывает наверх? Кто пишет доклад Первому? Ты?

– Я, – сказал Морис, не отводя взгляда, хотя это давалось нелегко. Практически, он уже взял себя в руки и, если даже все еще не владел собой полностью, то уж иллюзию железной выдержки создать мог вполне. – Докладываю Первому я, Карл. Но есть нюанс…. Я не уверен, что мой доклад Первому о текущих событиях – единственный. Я в бизнесе не один десяток лет, герр Шульце, но о том, как построена цепочка, ведущая вверх, знаю не больше, чем знал в самом начале пути. Понимаешь, друг мой, все построено так, чтобы никто и ни при каких обстоятельствах не добрался до конца цепи. Я не знаю, на кого работаю. Я не знаю тех, кто работает с тобой. Я знаю тебя. Я докладываю тому, кого считаю Первым, но понятия не имею, Первый ли он, – Морис пожал покатыми плечами, – или просто очередная кукла в руках Первого. И мы с тобой исполняем чертову кучу каких-то непонятных ритуалов – монеты, девизы, звонки, тайные знаки – не зная, что в действительности означают наши действия и означают ли они что-нибудь вообще? Почему в отряде должно быть только двенадцать бойцов? Ты знаешь? Я – нет! Почему, если передо мной стоит трудная задача, я не могу собрать двадцать человек? Или сто? Почему вместо электронных чипов мы пользуемся хитро распиленными монетами? Это что – надёжнее? Чушь! Хорошо, что нам разрешено делать свою работу любым оружием – хороши бы мы были таская за собой, например, двуручный меч! Зачем в двадцать первом веке эта идиотская пляска с бубнами? Чьи заветы мы исполняем? Во имя чего убиваем каких-то странных людей в разных странах и получаем за это сумасшедшие деньги? Не знаю! Ты спрашиваешь меня, на кого я работаю? Отвечаю тебе – и этого не знаю. Это правда, Карл….

– Да мне, в общем-то, плевать, на кого ты работаешь, – сказал Карл и бросил себе в рот фисташку из блюдца, стоящего перед ним. При одном виде этих орешков Морис представлял себе сотню тараканов, бегающих по подсоленным орешкам туда-сюда. Кухня, таки да, внушала определенное настроение. – И плевать, на кого работаю я. Функции известны – ты даешь информацию наверх, ты передаешь ее мне, когда она приходит сверху. Монеты, девизы и прочая жидомасонская херь меня волнует мало. Если мне платят большие тысячи за то, чтобы я задавил какого-то книжного червя – мне не надо знать ничего, кроме суммы и места, где я могу этого книгочея найти. Зачем мне, обеспеченному человеку, охотится на такого урода, как этот твой Кац, и рисковать жизнью? Я бы лучше еще дюжину библиотекарей прибил, чем бегал за этим ненормальным! Так что, Морис, прими к сведению: для меня в этой истории крайний – ты! Ты передал мне приказ, и, если ты доложишь Первому, что я обосрался – пеняй сам на себя: достану с того света! Мне нужно время, мне нужны люди. Я найду этого еврея и его дружков, но ты дашь мне то, что требуется. И закроешь рот. А если ты его откроешь, то однажды утром проснешься с собственными яйцами в глотке. Я закажу, чтобы тебя убили именно так!