Джеймс Клавелл - Благородный дом. Роман о Гонконге.

Мата улыбнулся своей многозначительной улыбочкой:

— Пускай приходят. А вот уйти им не удастся. У нас, азиатов, длинные руки. — Пальцы снова забарабанили по столу. — Иэн, мы с тобой давние друзья. Хочу посоветоваться.

— Буду рад — о чем бы ни шла речь.

— Ты веришь в перемены?

— В бизнесе?

— Да.

— Смотря в чем, Ландо, — не задумываясь, ответил Данросс. — Благородный Дом в чем-то не изменился почти что за полтора столетия, а в чем-то претерпел очень большие изменения. — Он пристально посмотрел на старшего собеседника, ожидая, что тот скажет.

В конце концов Мата заговорил:

— Через несколько недель правительству Макао придется вновь проводить тендер на право заниматься игорным бизнесом... — Данросс мгновенно обратился в слух. Весь большой бизнес в Макао велся на условиях предоставления монополии предпринимателю или компании, которые были согласны платить за эту привилегию самый высокий налог. — Пошёл пятый год. Через каждые пять лет наш департамент рассматривает заявки. Тендер открыт для всех, но на практике мы очень скрупулезно оцениваем все кандидатуры. — На миг повисло молчание, потом Мата продолжал: — Моего старого компаньона Контрабандиста Mo уже нет в живых. Его отпрыски в большинстве своем расточители, их больше интересует западный мир, казино на Лазурном берегу и гольф, а не благосостояние и будущее синдиката. Семью Mo ждет извечная судьба: один из десяти тысяч кули проводит выгодную сделку, делает деньги, вкладывает их в землю, наживает капитал, становится богатым, покупает юных наложниц, которые быстро сводят его в могилу. Второму поколению неймется, оно тратит капитал и закладывает землю, чтобы купить репутацию и благосклонность дам. Третье поколение продает землю и разоряется из-за тех же самых сомнительных благ. Четвертое поколение — кули. — Он говорил это спокойным, даже мягким голосом. — Мой старый друг умер, и я не испытываю никаких чувств к его сыновьям или к сыновьям его сыновей. Они богаты, очень богаты благодаря мне и займут подобающее им место — хорошее, плохое или очень плохое. Что касается Прижимистого... — Его пальцы снова остановились. — Прижимистый умирает.

Данросс был поражен.

— Но я видел его всего неделю или около того назад, и он выглядел здоровым, слабым, как всегда, но полным обычного жизнелюбия.

— Он умирает, Иэн. Я знаю, потому что переводил для него, когда его осматривали португальские специалисты. Он не доверился никому из сыновей — сам сказал мне об этом. Не один месяц пришлось уговаривать его пойти к врачам, и оба доктора уверенно сказали: рак толстой кишки. Опухоль дала метастазы по всему организму. Медики определили ему месяц-два... Это было неделю назад. — Мата улыбнулся. — Старина Прижимистый изругал их, заявил, что они, дураки, ничего не понимают и он не станет платить за неверный диагноз. — Стройный португалец невесело усмехнулся. — Его состояние составляет шестьсот миллионов американских долларов, но он так и не оплатил счет, не стал ничего предпринимать. Продолжает пить вонючие и отвратительные на вкус китайские травяные настои и покуривать время от времени опиум. Он просто не может согласиться с западным диагнозом, диагнозом гуйлао — ну ты знаешь. Ты ведь хорошо знаешь его, верно?

— Да.

Когда Данросс ещё школьником приезжал на каникулы, отец, бывало, посылал его поработать у старых друзей. Одним из них был Прижимистый Дун. Данросс хорошо помнил то жуткое лето в Макао. Он провел его, обливаясь потом, в грязном подвале принадлежащего синдикату банка, стараясь угодить наставнику и не расплакаться от ярости при мысли о том, что ему приходится выносить, в то время как его приятели играют на улице. Прижимистый многое растолковал ему про деньги: чего они стоят, как их зарабатывать, как не упустить, как давать в рост, рассказал о жадности китайцев и обычной ставке, по которой они дают в долг, в хорошие времена — два процента в месяц.

«Обеспечения бери вдвое больше, чем нужно. А если его нет, то смотри в глаза тому, кто берет в долг! — орал Прижимистый. — Если нет обеспечения, поднимай процент. Потом подумай, можно ли ему доверять. Сможет ли он вернуть деньги? Работяга он или лодырь? На него смотри, болван, он — твое обеспечение! Сколько моих тяжким трудом заработанных денег ему нужно? Усердный ли он работник? Если да, то что для него два или четыре процента в месяц? Ничего. Но если ему суждено разбогатеть, то разбогатеет этот блудодей с моих денег. Сам этот человек и есть нужное тебе обеспечение! Сыну богатого можешь дать взаймы все, что угодно, если он занимает под свое наследство и у тебя есть печатка его отца. Все это будет спущено на певичек, но ничего страшного: это его деньги, а не твои! Как стать богатым? Копить! Копишь деньги, на одну треть покупаешь землю, одну треть даешь взаймы, а одну треть оставляешь наличными. Давай в долг только цивилизованным людям и никогда не доверяй гуйлао..» — И тут он хохотал.

Данросс хорошо помнил этого старика с неподвижным взглядом, почти беззубого. Прижимистый мог прочитать лишь три иероглифа собственного имени, но голова его работала как компьютер, он помнил до последнего медяка, кто ему должен, какую сумму и когда обязан вернуть. Не было такого, чтобы кто-то не отдал ему долг. Лучше было отдать, чем подвергаться нескончаемым преследованиям.

В то лето тринадцатилетний Данросс и подружился с Ландо Матой. Уже тогда Мата был почти что призраком, загадочной личностью, вхожей в самые высокие, правящие круги Макао и всегда остающейся в тени. Его мало кто знал в лицо, португалец появлялся и исчезал по своей прихоти, прибирал к рукам что хотел, пожиная невероятные богатства где и когда ему было угодно. Даже сегодня имя Ландо Маты знала лишь горстка людей. Даже Данросс никогда не посещал его виллу на улице Разбитого Фонтана — широко раскинувшееся приземистое здание, которое пряталось за стальными воротами и высоченными каменными стенами. На самом деле Данросс не знал о нем ничего: ни откуда он родом, ни кто были его родители, ни как ему удалось заполучить две монополии, принесшие безграничное богатство.

— Печально. Жаль старика Прижимистого, — произнес Данросс. — Он всегда оставался грубым старым ублюдком, но со мной был не грубее, чем с собственными сыновьями.

— Да. Он умирает. Джосс. И я не испытываю никаких чувств ни к кому из его наследников. Как и семья Цзинь, они будут богатыми, все они. Даже Зеппелин, — с презрительной усмешкой изрек Мата, — даже Зеппелин получит от пятидесяти до семидесяти пяти миллионов американских долларов.

— Господи, как подумаешь обо всех деньгах, которые приносит игорный бизнес...

Глаза Маты прищурились.

— Нужно ли мне что-то менять?