Джеймс Клавелл - Благородный дом. Роман о Гонконге.

— Ты права, golubchik! — Суслев вынул тонкий пакет и подал ей, снова широко улыбнувшись. — Вот, прямо из Владивостока!

— О! Как благодарить тебя?

Джинни Фу было двадцать восемь, по вечерам она обычно работала в баре «Хэппи дринкерз» — «Счастливые выпивохи» — в одном из переулков Монкока, около полумили к северу отсюда. Иногда отправлялась в дансинг «Гуд лак». Днем в основном подменяла подружек за прилавком небольших магазинчиков в больших торговых центрах, когда те удалялись с клиентом. Белые зубы, блестящие чёрные глаза, блестящие чёрные волосы и золотистая кожа, яркий чунсам с высоким разрезом, открывающим длинные ноги в туго натянутых чулках. Она восторженно разглядывала подарок.

— О, спасибо, Грегор, спасибо большое!

Она положила пакет в свою большую сумочку и ухмыльнулась, глядя на него. Потом её взгляд упал на официанта, принесшего водку для Суслева. Всем своим видом наглый малый выражал презрение, которым его соотечественники награждают молодых китаянок, якшающихся с гуйлао. Они, конечно же, третьеразрядные шлюхи. Кто ещё будет сидеть с гуйлао в публичном месте, тем более в холле «Вик»? Поставив напиток, официант с привычной бесцеремонностью уставился на неё.

— Цзю ни ло мо на всех твоих провонявших помоями для свиней предков, — прошипела она на грязном кантонском. — Мой муж — 489 в полиции. Одно мое слово — и через час после того, как ты закончишь работу сегодня вечером, он раздавит эти твои ничтожные арахисовые орешки, которые ты называешь яйцами!

Официант побледнел.

— Что?

— Горячего чаю! Горячего чаю, ети его, принеси! А если плюнешь в него, я скажу мужу, чтобы завязал узел на соломинке, которую ты именуешь своим «стеблем»!

Официанта как ветром сдуло.

— Что ты ему сказала? — спросил Суслев, который знал лишь несколько слов на кантонском, хотя по-английски говорил очень хорошо.

Джинни Фу мило улыбнулась:

— Я лишь попросила его принести чаю.

Она знала: официант теперь плюнет в чай просто автоматически или, скорее всего, для безопасности попросит сделать это своего приятеля.

Так что чай она пить не будет и таким образом унизит его ещё больше. «Грязная собачья кость!»

— Следующий раз не нравится встречать здесь. Много неприятный людей, — величественно произнесла она, оглядевшись. Потом сморщила нос, раздосадованная группой англичанок среднего возраста, которые таращились на неё. — Слишком много вонючий тело, — громко добавила она, снова тряхнув волосами, и ухмыльнулась про себя, увидев, как они, залившись краской, отвернулись. — Этот подарок, Греги. Благодарю столько очень!

— Не за что, — ответил Суслев. Он знал, что Джинни не откроет пакет сразу же — или в его присутствии, — следуя мудрому китайскому обычаю. Ведь если подарок ей не понравится и она, не стерпев разочарования, выругается вслух: мол, подарок не того размера или не того цвета, подаривший — скупердяй, у него нет вкуса, то он потеряет лицо и она тоже. — Очень разумно!

— Што?

— Ничего.

— Хорошо выглядишь.

— Ты тоже.

Прошло три месяца со времени его прошлого визита, и хотя во Владивостоке у него имелась любовница-евразийка (мать у неё была русская, а отец — китаец), Джинни Фу ему нравилась.

— Греги, — начала она, а потом понизила голос, игриво улыбаясь: — Допивай. Мы начинать праздник! У меня есть водка... у меня есть кое-что ещё!

— Это у тебя есть, golubchik! — улыбнулся он в ответ.

— Сколько у тебя дней?

— По крайней мере три, но...

— О! — Она пыталась скрыть разочарование.

— ...мне нужно иногда возвращаться на судно. У нас есть сегодняшний вечер, почти весь, и завтра, и вся завтрашняя ночь. И звезды будут сиять!

— Три месяца — долгое время, Греги.

— Я скоро вернусь.

— Да. — Джинни Фу прогнала разочарование и снова стала прагматичной. — Допивай, и мы начинать! — Она заметила спешившего официанта и, когда он поставил перед ней чай, впилась в него глазами. — Ха! Ясно, что холодный и спитой! — с отвращением сказала она. — За кого ты меня принимаешь? За грязный кусок падали для заморского дьявола? Нет, я цивилизованный человек из Четырех Провинций, и мой богатый отец, проиграв все деньги, продал меня в наложницы, и я стала Женой Номер Два этого начальника полиции заморских дьяволов! Так что иди и помочись в свою шляпу! — Она встала.

Официант отступил на шаг.

— Что случилось? — спросил Суслев.

— Не плати за чай, Греги. Не горячий! — величественно произнесла она. — Не давай чаевых!

Суслев тем не менее расплатился, взял её под руку, и они вышли, и множество глаз смотрело им вослед. Она высоко держала голову, но в душе ненавидела то, как на неё смотрели все китайцы, даже юный, накрахмаленный коридорный, открывавший дверь, — так похожий на её самого младшего брата, которому ей приходилось давать деньги на жизнь и учебу.

По ступенькам поднимался Данросс. С изумленным блеском в глазах он подождал, пока парочка пройдет. Улыбающийся во весь рот коридорный отвесил ему поклон. Он пробрался через толпу к местному телефону. Многие тут же заметили его и провожали взглядами. Обойдя группу туристов, увешанных фотоаппаратами, он увидел за угловым столиком Жака де Вилля и его жену Сюзанну. Оба сидели с напряженными лицами, уставившись в свои рюмки. Данросс тряхнул головой: опять двадцать пять! Бедный старина Жак снова попался, и жена, уличив его в неверности, сыплет соль на старую рану. Джосс! Он, как наяву, услышал смех старого Чэнь-чэня. «Жизнь мужчины — страдание, юный Иэн! Да, это война вечного инь с нашим, о, таким уязвимым ян...»

В другой день Данросс сделал бы вид, что не заметил чету де Вилль, чтобы не вторгаться в их личную жизнь, а сегодня, повинуясь какому-то инстинкту, поступил иначе.

— Привет, Жак, Сюзанна. Как дела?

— О привет, привет, тайбань. — Жак де Вилль вежливо встал. — Не присядешь к нам?

— Нет, спасибо, не могу. — И тут он заметил, что лицо друга выражает нешуточное страдание, и вспомнил об автомобильной аварии во Франции. «Дочь Жака, Аврил, и её муж!» — Что случилось? Выкладывай! — Данросс проговорил это требовательно, ожидая немедленного ответа.

Жак ответил не сразу:

— Тут вот какое дело, тайбань: я получил известия от Аврил. Она позвонила из Канн, как раз когда я уезжал из офиса. Она... она сказала: «Папа... папа, Борж умер... Ты слышишь меня? Я два дня пыталась дозвониться до тебя... Столкновение было лобовое, и тот, тот человек был... Мой Борж умер... Ты слышишь меня?..» — Жак произнес все это ровным голосом. — Потом разговор прервался. Мы знаем, что она в больнице в Каннах. Я подумал, что Сюзанне лучше лететь сразу. Её... её рейс задерживается, так что... так что мы просто ждем здесь. Они пытаются дозвониться в Канны, но я не очень-то на это надеюсь.