Джеймс Клавелл - Благородный дом. Роман о Гонконге.

Он вдруг расхохотался. — Как там говорил один швейцарский банкир? «Дайте в долг немного — и у вас будет должник, одолжите большую сумму — и получите партнера!» Семьдесят миллиардов, Жак, дружище, и они у нас в кармане. Семьдесят миллиардов, и мы сможем менять их политику, как нам заблагорассудится, а затем в любой выбранный нами момент сделать последний ход: «Извините, господин Капиталистический Банкир-Сионист, но мы с прискорбием извещаем, что неплатежеспособны! О, к нашему превеликому сожалению, мы больше не сможем возвращать долги и даже выплачивать проценты по займам. Печально, но с настоящего момента вся наша теперешняя валюта обесценилась. Наша новая валюта — красный рубль, и один красный рубль стоит сотню ваших капиталистических долларов...»

Довольный Суслев усмехнулся.

— И как бы вкупе ни были богаты эти банки, семьдесят миллиардов им не списать никогда. Никогда. А к этим семидесяти к тому времени нужно будет ещё добавить миллиарды всего Восточного блока! И если это неожиданное объявление приурочить к одному из неизбежных спадов в капиталистической экономике... они окажутся по уши в своем собственном дерьме от страха и будут умолять нас спасти их поганые шкуры. Если эти тупые ублюдки разорятся, то так им и надо! — презрительно добавил он. — Зачем нам воевать с ними, если они своей жадностью и глупостью уничтожают себя сами. А?

Де Вилль смущенно кивнул. Суслев вызывал в нем страх.

«Должно быть, старею, — думал де Вилль. — В те прежние дни было так легко верить в дело народных масс. Тогда крики поверженных раздавались громко и ясно. А теперь? Теперь их почти не слышно. Я по-прежнему предан своим убеждениям, твердо предан. Я не жалею ни о чем. Коммунизм пойдет лишь на благо Франции.

А пойдет ли?

Теперь уж и не знаю наверняка, как когда-то. Жаль, что людям никуда не скрыться от всех этих "-измов", — говорил он про себя, стараясь скрыть свои мучения. — Лучше бы их вовсе не было, а был лишь мой любимый Лазурный Берег, купающийся в лучах солнца».

— Сталин и Берия были люди гениальные, вот что я скажу, дружище, — продолжал Суслев. — Это величайшие из всех русских, когда-либо живших на земле.

Де Вилля настолько потрясли эти слова, что ему еле удалось скрыть изумление. Он прекрасно помнил ужас немецкой оккупации, унижение Франции, всех её больших и малых деревень и виноградников. Он не забыл, что Гитлер никогда не осмелился бы вторгнуться в Польшу и заварить всю эту кашу, если бы не прикрывался сталинским пактом о ненападении. Без Сталина не было бы и войны, не было бы всей этой бойни и все жили бы лучше.

— А двадцать миллионов русских? А бессчетные жертвы других народов? — выдавил из себя он.

— Не такая уж это дорогая цена. — Суслев налил себе ещё. Он уже и так разошелся, а от водки его красноречие распалялось ещё больше. — Благодаря Сталину и Берии под нами вся Восточная Европа от Балтики до Балкан: Эстония, Литва, Латвия, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария, вся Польша, Пруссия, половина Германии, Внешняя Монголия. — Суслев довольно рыгнул. — Северная Корея и плацдармы по всему миру. В результате проведенной ими операции «Лев» перестала существовать Британская империя. При их поддержке была создана Организация Объединенных Наций, которая стала величайшим оружием в нашем арсенале. А потом ведь ещё был Израиль. — Он засмеялся. — Мой отец являлся одним из кураторов этой программы.

У де Вилля даже волосы на голове зашевелились.

— Что?!

— Создание Израиля стало сталинско-бериевским переворотом грандиозного масштаба! Кто помог ему, открыто и тайно, стать явью? Мы! И с какой целью? — Суслев снова рыгнул. — Чтобы в самой утробе арабских стран постоянно кровоточила язва, ослабляя и ту и другую сторону и одновременно снижая промышленную мощь Запада. Евреи против мусульман, мусульмане против христиан. Эти фанатики никогда не будут жить в мире друг с другом, даже если такая возможность представится, это точно. Они никогда не переступят через разногласия, даже если на карту будет поставлена их глупая жизнь. — Он засмеялся и затуманенным взором уставился на рюмку, расплескивая её содержимое.

Де Вилль смотрел на него с ненавистью, желая опровергнуть сказанное и страшась сделать это, понимая, что он полностью во власти Суслева. Однажды, несколько лет назад, он переступил через себя и послал какие-то не представлявшие особого интереса сведения о «Струанз» на некий почтовый ящик в Берлине. В течение дня незнакомый человек позвонил ему по домашнему телефону. Так раньше не звонил никто. Звонил как бы свой. Но он все понял.

Де Вилль подавил дрожь и постарался убрать с лица все эмоции, когда взгляд Суслева обратился на него.

— Разве не так, tovarich? — улыбнулся кагэбэшник. — Клянусь, мне никогда было не понять этих капиталистов. Они делают врагами четыреста миллионов арабов, владеющих реальными мировыми запасами нефти, в которой скоро Запад будет отчаянно нуждаться. А мы овладеем и Ираном, и Персидским заливом, и Ормузским проливом. Тогда этот кран Запада окажется в наших руках, и они наши, никакой войны не надо — только действуй. — Суслев залпом допил рюмку и налил себе ещё одну.

Глядя на него, де Вилль уже чувствовал отвращение и лихорадочно размышлял о своей собственной роли. «Разве для этого целых шестнадцать лет я был примерным тайным агентом и терпеливо ждал своего часа, не возбуждая подозрений? Даже Сюзанна ничего не подозревает. Все уверены, что я против коммунистов и за „Струанз" — самое что ни на есть капиталистическое творение во всей Азии. Нас пронизывают идеи Дирка Струана. Прибыль. Прибыль для тайбаня и для Благородного Дома, потом для Гонконга. Именно в такой очередности, и к черту всех остальных, кроме короны, Англии и Китая. И даже если я не стану тайбанем, я все же смогу сделать так, что „Севрин" нанесет урон Китаю, как того хотят Суслев и „Артур". Но хочу ли я этого теперь? Теперь, когда я впервые увидел, что собой представляет этот... этот монстр и все их лицемерие?»

— Сталин, — произнес он, чуть ли не отшатнувшись под пристальным взглядом Суслева. — Ты... когда-нибудь видел его?

— Однажды был рядом. В десяти футах. Росточка невеликого, но в нем чувствовалась сила. Это случилось в пятьдесят третьем году на приеме, устроенном Берией для некоторых высокопоставленных офицеров КГБ. Мой отец попал в число приглашенных, и мне разрешили пойти с ним. — Суслев выпил ещё одну рюмку, уже почти не обращая внимания на де Вилля, поглощенный воспоминаниями о своей семье. — Там был Сталин, Берия, Маленков... Ты знал, что настоящее имя Сталина — Иосиф Виссарионович Джугашвили? Сын сапожника из Тифлиса, моего родного города. Сталин готовился стать священником, но его исключили из местной семинарии. Чудно, чудно!