Рассел Уитфилд - Гладиатрикс

— Не состоишь ни у одного мужчины на побегушках?.. Что это за речи? Ты — рабыня, а я — римлянин! Пожелай я, и твоя голова окажется у меня на подушке. Будь уверена, я уж сумею преподать тебе твердый урок.

«Ну все, хватит, — сказала себе Лисандра. — Приличия приличиями, но от состязания в образованности и остроумии Валериан перешел к прямым оскорблениям, а этого я терпеть не намерена».

— Ты слишком много выпил, трибун, — хмыкнула она. — Что-то сомнительно, чтобы твой урок оказался достаточно твердым.

Бравый вояка, как и следовало ожидать, вскинулся с ложа и занес руку, чтобы съездить наглую невольницу поперек физиономии, но Лисандра опередила его. Она уже стояла на ногах, глаза девушки полыхали холодным огнем. Ее винный кубок громко прозвенел, ударившись о каменный пол, и гости начали поворачивать головы. Молодой римлянин ощутил на себе множество взглядов, сперва замешкался, потом опустил руку.

Наконец он повернулся к Фронтину и деревянным голосом выговорил:

— Прошу простить меня, правитель. Я должен покинуть твой пир, ибо едва не забыл о важной встрече, которая мне назначена.

Прокуратор холодно улыбнулся, кивком отпустил Валериана и проводил его взглядом. Трибун шел прочь нетвердым шагом, заметно покачиваясь.

Когда он скрылся за дверьми, Фронтин повернулся к Лисандре.

— Пойдем, — сказал он ей, поднимаясь. — Давай пройдемся.

Она пристально взглянула на него, потом согласно кивнула, но руки, поданной римлянином, не приняла.

— Пора прекратить это, — объявила Сорина, глаза у которой были свирепые.

Эйрианвен пожала плечами и снова уткнулась в чашу с питьем.

— Не пойму, какое тебе дело до этого, — сказала она. — Понятно, ты предводительница нашей общины. Но я сама буду решать, с кем мне заниматься любовью.

Они с Сориной сидели поодаль от прочих воительниц. Вернее, это все остальные мудро сочли за благо оставить Гладиатрикс Приму и Гладиатрикс Секунду наедине. Сорина решила этим воспользоваться, чтобы окончательно разобраться с Эйрианвен, все крепче привязывающейся к Лисандре. Дакийка видела, что взаимное чувство двух молодых женщин крепло день ото дня. Ее неодобрения было явно недостаточно для того, чтобы заставить британку одуматься.

Значит, следовало поговорить с ней напрямую.

— Я ведь не по злобе тебе это говорю, Эйрианвен. Я хочу тебя защитить! Ты ступила на путь, ведущий к беде. Неужели ты сама этого не видишь?

Прекрасная силурийка подняла глаза.

— Я вижу, что ты стареешь, Сорина, и осень наполняет тебя горечью.

Амазонка вскинула голову, как от пощечины.

— Пока эта особа здесь не появилась, ты никогда не говорила со мной так! Она лишила твою душу ясности, Эйрианвен! Это как заразная хворь! Все понимают, куда дело идет, кроме тебя самой! Даже Катувольк, который с ума по ней сходил, наконец понял, что она в действительности собой представляет.

— Галл обиделся на нее, потому что она его отвергла, — сказала Эйрианвен. — Таковы уж мужчины. Ты мне сама про это рассказывала. Я просто не хочу больше обсуждать с тобой Лисандру. — Силурийка так пристукнула чашей по столу, что некоторые товарки оглянулись на них. — Это ты утратила душевную ясность, а вовсе не я. Горечь и злоба сожгут тебя изнутри, если ты их не превозможешь.

— Твоих советов мне только и не хватало, соплячка! Не забывалась бы ты! — наклоняясь вперед, предупредила Сорина. — Нос еще не дорос оспаривать у меня главенство!

Эйрианвен вздохнула, ее плечи поникли. Вспыхнувший было гнев покинул ее.

— Я вовсе не собираюсь бросать тебе вызов, Сорина. Я просто нашла себе малую толику счастья… неужели ты мне завидуешь или ревнуешь?

— Не в том дело. Это мнимое счастье на самом деле губит тебя, а ты и не замечаешь. Я всего лишь хочу избавить тебя от страдания, которое ты готова на себя навлечь. Подумай!.. Пока мы здесь разговариваем, твоя Лисандра пьет вино с правителем Фронтином и, разумеется, уже ноги перед ним раздвигает. Повторяю, подумай об этом, силурийка! Когда в следующий раз приникнешь губами к ее лепесткам — вспомни, кто успел там побывать!

При упоминании о Фронтине Эйрианвен заново ощетинилась, и Сорина поняла, что стрела попала в цель.

— Да, — прошипела она. — Твои чувства достаточно ясно отражаются на лице… Ты ведь больше не уверена в ней и в своих чувствах к этой римской подстилке, правда? Я даже скажу тебе, что произойдет дальше. Она станет клясться, будто пошла туда против своего желания. Так вот, это будет очередной ложью. Мы с Катувольком видели, как она уходила — надушенная и раскрашенная, точно шлюха! Знай же, что под маской целомудрия скрывается распутница!

Эйрианвен на это ничего не ответила, и Сорина принялась ковать железо, пока горячо:

— Ну, это-то для тебя не новость… как и для всякого, кому случается проходить мимо какого-нибудь темного уголка, где вы с ней уединяетесь, чтобы потереться. Она так стонет и всхлипывает, что поистине трудно не услышать и не оглянуться! Девчонка ведь неплохо услаждает тебя, Эйрианвен? Она и с этим римлянином поведет себя так же. Будет ублажать его и губами, и языком, и всяко-разно еще, унижаться и наслаждаться собственным падением…

— Хватит! — выкрикнула Эйрианвен. — Ты ее не знаешь, Сорина! Каждое твое слово — как удар меча. Меня и так блевать тянет оттого, что из всех римлян она принуждена была пойти именно с ним! Можно подумать, ее кто-нибудь спрашивал!.. Говорю тебе, довольно об этом! Я сделала выбор, и ты не богиня, чтобы меня за это проклясть…

— Коли так, то ты больше не состоишь в нашей общине.

Она произнесла эти слова совсем тихо, но в них прозвучала тяжкая поступь судьбы.

Эйрианвен побелела.

— Ты не можешь…

— Еще как могу. Если ты не порвешь с ней, то я тебя изгоню.

Затевая этот разговор, Сорина вовсе не хотела заходить так далеко, но страшные слова все-таки оказались произнесены, и она уже не могла взять их назад. Амазонка по-прежнему любила Эйрианвен, но ее подругой слишком бесповоротно овладела зараза, распространявшаяся от Лисандры. Сорина, как предводительница общины, не могла допустить ее дальнейшего распространения, но уже видела, что совершила опасную ошибку. Безупречные черты Эйрианвен начали складываться в гримасу ненависти, а голубые глаза, всегда доброжелательные и кроткие, превратились в две пустые дыры.

— В таком случае я бросаю тебе вызов, Сорина, — прошипела британка. — Здесь или на арене, как тебе будет угодно. Исход все равно будет только один.

Сорина мысленно ахнула, но пути назад не было. Члены племен, противостоявших Риму, не считали возможным отнекиваться от вызова, брошенного честь честью.

Гладиатрикс Прима прокашлялась, боясь, что голос все-таки дрогнет, и ответила: