Мэри Рено - Погребальные игры

Остальные женщины предпочитали не выходить на улицу, а жались к крошечным домашним жаровням. Дежурившие на бастионах солдаты с изможденными, обтянутыми кожей лицами провожали царицу вялыми взглядами: жизненной силы на более сильное проявление ненависти у них уже не хватало. Целую зиму никто даже не пытался атаковать эти стены, и дно рва сплошь покрывали тела умерших голодной смертью людей. Их сбрасывали туда не в припадке жестокосердия, а по необходимости: в крепости уже не осталось места для захоронений.

Там же во рву валялись и огромные кости слонов. Лошадей и мулов съели в первую очередь, а этих животных придерживали для военных действий; кроме того, никто просто не осмеливался к ним подступиться. В качестве корма им пытались подсунуть опилки, но со временем недовольные стоны гигантов и безнадежный трубный рев стали все чаще прорезать ночную тишину, а потом один за другим они подохли в своих слоновниках, и осажденные еще какое-то время питались тем жестким и жилистым мясом, что даже голод не свел с их мослов. Бесполезных погонщиков сняли с довольствия, и теперь все они также лежали под стенами.

Поначалу в крепости кое-где раздавались крики новорожденных и плач маленьких детей, но и они давно затихли. Юный Александр был уже не так мал, чтобы плакать. Да и Олимпиада заботилась о том, чтобы мальчику давали достаточно пищи. Нельзя же с детства подрывать веру будущего царя в свои силы. Хотя еда была отвратительной, наследник на удивление не терял настроения и даже подбадривал бабку, напоминая ей, что и отец его тоже голодал вместе с воинами. Но частенько Олимпиада невольно погружалась в мир собственных мыслей и ловила себя на том, что вместо этого ребенка видит перед собой того статного высокородного внука, какого могла бы иметь, если бы сын внял ее советам и женился до ухода в Азию. Почему, спрашивала она себя, ну почему же?..

Над выходившими к морю крепостными валами воздух был чище, в нем резче ощущался привкус весенней свежести. Олимпийский горный массив с его заснеженными гребнями манил ее, как вид деревьев манит запертую в клетке птицу. Впервые за сорок лет она не смогла принять участие в осенних Дионисиях, не отвела душу со своими менадами в какой-нибудь глухомани. Простись с этим, все в прошлом, подсказало ей карканье, донесшееся от обгладываемых падалыциками трупов. Она сердито отмахнулась от вздорной мысли.

Совсем скоро начнется навигация, и Эвмен, чья преданность не вызывает сомнений, прибудет сюда из Азии со своими войсками.

На стенах что-то затеялось. Небольшая группа людей, обрастая попутчиками, направилась в ее сторону. В ожидании она отступила от парапета.

Воины подошли и встали, не выказывая возмущения. Мало у кого остались на это силы. Одежды висели на осажденных, как полупустые мешки; некоторые, чтобы не упасть, опирались на плечи друзей. В свои тридцать они выглядели шестидесятилетними стариками, их кожу покрывали цинготные нарывы, многие потеряли все зубы, а кто-то и волосы. Тот, в ком еще можно было по ряду признаков угадать командира, выступил вперед и произнес, слегка пришепетывая из-за отсутствия передних зубов:

— Почтенная Олимпиада, мы просим тебя разрешить нам покинуть крепость.

Она молча смотрела на них. Вспыхнувший гнев мгновенно потух в глубине ее запавших глаз. Этот слабый старческий голос исходил, казалось, не от человека, а от самой судьбы.

Ободренный ее молчанием воин добавил:

— Если враг пойдет в атаку, то сможет взять нас голыми руками. Стоит ли тратить на нас последние запасы провизии? Ведь в итоге мы все равно присоединимся к тем, что лежат внизу. — Он с усталой сдержанностью кивнул головой в сторону рва. — Избавившись от лишних ртов, более сильные защитники крепости смогут продержаться немного дольше. Ты даешь нам свое разрешение, госпожа?

— Но, — вымолвила она наконец, — люди Кассандра убьют вас без всякой жалости.

— На все воля богов, царица. Сегодня или завтра, какая разница?

— Можете уходить, — сказала Олимпиада.

Командир немного помедлил, молча глядя на нее, а остальные начали расходиться, еле волоча ноги. Она добавила:

— Благодарю вас за верную службу.

Олимпиада сильно замерзла и спустилась со стены, но чуть позже вновь поднялась наверх, чтобы посмотреть, как они уходят.

Сломав нескольких тощих сосенок, что росли в трещинах скальных образований, солдаты вышли из ворот и помахали ветками в знак мирных намерений. Держась друг за друга, они спустились по откосу и потащились по ничейной земле к осадным сооружениям. В стене частокола уже подняли грубый дощатый заслон, осажденные, словно тени, просочились в проем и скученно замерли на вражеской территории. Одинокий часовой в шлеме подошел к ним и, видимо что-то спросив, удалился. Вскоре появились люди с корзинами и большими кувшинами. Олимпиада заметила, что сдавшимся раздали хлеб и вино и тонкие, как палки, руки взлетели в порыве благодарности вверх.

Она вернулась к надвратной башне и, пройдя в свои покои, присела возле едва тлеющего очага. Под ногами бегали деловитые маленькие существа, проложившие тропку к стоявшей рядом корзине. Олимпиада подняла крышку. Полчища муравьев пожирали сдохшую змею. Это была последняя священная змея, привезенная из фракийского святилища Диониса, оракул.

Что же убило ее? Крыс и мышей давно переловили и съели, но рептилия могла жить, питаясь чем-либо более мелким. Например, теми же муравьями. Ей было всего несколько лет. Олимпиада с отвращением взглянула на черный живой ковер и, поежившись, поставила на огонь корзину со всем ее возбужденно копошащимся содержимым.

Стихли холодные ветры, и воздух стал заметно теплее. Море стало пригодным для плавания, но единственными прибывшими парусниками оказались военные суда Кассандра. Дневной рацион в крепости сократился до горстки еды, когда Олимпиада отправила послов на переговоры.

С крепостной стены было видно, как они вошли в палатку. Рядом с Олимпиадой стояла приемная дочь Фессалоника, доставшаяся ей в наследство от одной из походных жен Филиппа. Мать Фессалоники умерла во время родов, и Олимпиада терпела падчерицу во дворце, поскольку та никогда не перечила мачехе, в любых ситуациях оставаясь приветливой, тихой. Приживалке уже исполнилось тридцать пять; высокая и некрасивая, она держалась, однако, вполне достойно. Она не посмела признаться Олимпиаде, что в Пелле получила предложение от Кассандра, и просто поехала со всем двором в Пидну, дав понять, что опасается за свою жизнь. И сейчас эта бледная с потускневшими волосами тихоня тоже предпочитала помалкивать, ожидая, чем кончится дело.

Послы вскоре вернулись, слегка ошарашенные тем радушием, каким их встретил вражеский стан. С ними прибыл и посол Кассандра.