Айрис Дюбуа - Сломанный клинок

— …черт побери, — кричал Джулио, — ты становишься ревнивцем, точно выживший из ума подагрик! Да, согласен, нрав у монны Аэлис бывает несносный, и я первый — вспомни! — порой советовал тебе хорошенько ее поучить. Но нельзя же за ее капризами всякий раз усматривать увлечение очередным оруженосцем!

— Не прикидывайся, будто не понимаешь, — устало сказал Франческо. — Кто тебе говорит об очередных? Я о том парне, что исчез из замка перед нашей свадьбой. Ты не обратил внимания, какой конь был у него под седлом? Ха, один из лучших в тамошней конюшне, да еще в полном убранстве! Так вот, Беппо дознался, что коня этого ему подарила Аэлис. Ничего себе очередной! Очередным таких подарков не делают.

— Подумаешь — конь! Каприз избалованной девчонки, не более того. В конце концов, их вроде бы связывала детская дружба?

— Брось, Джулио. Не ты ли сам советовал мне избавиться от мальчишки…

— Да, советовал! Оставлять его в замке было неразумно, но что из этого следует? Что, теперь при каждой твоей отлучке монна Аэлис будет сломя голову мчаться в Париж, дабы украсить тебя рогами? Да ты спятил!

— Наверное, я действительно не в своем уме, — печально согласился Франческо. — У меня уже просто нет сил…

Силы его и в самом деле были на исходе. Кончался второй месяц со дня отъезда из Моранвиля, но разлука ничему не помогла. Что Аэлис его не любит, он понял уже давно. Понял — и смирился, трезво понимая свою неблаговидную роль в этой драме. Жила в глуши наивная девочка, не избалованная ни богатством, ни обилием поклонников; жила в давней — с детства — дружбе с простым деревенским парнем, которого потом решили почему-то (уж не с ее ли подсказки) перевести в замковую стражу, и при ежедневном общении странно было бы, если бы дружба не переросла в нечто совсем иное…

И вдруг является он — со своим золотом, со своими куртуазными манерами, со стихами Петрарки и рассказами о путешествиях. Как тут было не увлечься? Понятно, что увлеклась. Но надолго ли могло этого хватить… Мысль о том, что жена его разлюбила, не была оскорбительна — не он первый. Оскорбляла — и терзала безжалостно — мысль о ее возможной измене. Не мысль даже, а леденящая кровь уверенность, что это случится рано или поздно. Если еще не случилось!

Что касается Джулио, то он успел монну Аэлис уже чуть ли не возненавидеть. Он часто желал ей скорой и по возможности безболезненной смерти, сам был бы не прочь при удобном случае удавить своими руками. Удавил бы не задумываясь, знай только наверняка, что это освободит друга от чар кельтской ведьмы. Но вот это было сомнительно! Похоже, бедняге Франчо ничто уже не может помочь, разве что время…

А время не помогало. Безразличие ко всему овладевало Франческо, знакомые раздражали, женщины вызывали отвращение. Представители других банкирских домов, старики, имевшие дело еще с Донати-старшим, не узнавали младшего. В Льеже достопочтенный Гвидо Анзолли, старейшина тамошних ломбардцев, пригласил их к себе, и отказаться на сей раз было невозможно. За ужином гости не могли надивиться происшедшей с Франческо перемене — еще недавно молодой глава дома Донати был не только умелым дельцом, но еще и обходительным кавалером, остроумным мастером застольной беседы. В этот же вечер всех поразила его хмурая подавленность. Он почти не прикасался к еде, зато много пил, угрюмо отмалчивался или отвечал невпопад, а когда стали говорить о тонкой банковской операции, с помощью которой мессир Гвидо сумел ловко обойти своего мадридского коллегу, Франческо слушал с таким безучастным видом, что все поняли — даже дела перестали его интересовать. Это было невероятно! Когда встали из-за стола, хозяин подхватил Джулио под руку и отвел в сторону:

— Я не буду ходить вокруг да около, ты уж не обижайся на старика. Какая беда скрутила нашего Франчо? Он ведь на себя непохож!

Джулио давно ждал этого вопроса, поэтому не растерялся и отвечал почтительно, но твердо:

— Простите, но его заботы — это его заботы, и не мне их обсуждать.

Ломбардец сердито фыркнул:

— Ты глупец! Я знал его деда, дружил с отцом, так неужто спрашиваю из праздного любопытства? Говори прямо, помочь могу?

— Нет, мессир, не можете. Ни вы, и никто другой.

— Стало быть, дело в бабе. — Старик Анзолли понимающе кивнул. — Уж не жена ли его тут виной, дочка этого, как его там… Ну что ж, я всегда говорил, что Франчо когда-нибудь доиграется со своим неистовым блудом. Но как только ему в голову могло такое прийти — взять в жены француженку! Все они, если разобраться, сущие путаны.

— А эта, говорят, еще и кельтских кровей, — не удержался Джулио. — Слыхали про таких? Это значит, что она не просто путана, но еще вдобавок и стрега. [82] Ведьма ( ит .). Она напустила на него чары!

Старик набожно перекрестился и поцеловал один из висящих на груди медальонов, тщательно перебрав и найдя самый подходящий к случаю.

— Да, мне приходилось слышать о подобных делах, — сказал он сокрушенно. — Это уже худшее, что можно себе вообразить! Если к распутству добавить ведьмовство, то от такой женщины живым не уйдешь. Джулио, прислушайся к совету старого, много повидавшего человека и преданного, поверь, друга семьи Донати. У нашего бедного Франчо есть лишь один выход: такую жену надо убить.

— На это он не решится, — с сожалением сказал Джулио.

— Боюсь, ты прав, — вздохнул Анзолли, глянув на сидящего поодаль Франческо. — Ты прав, он уже не мужчина. Но тогда ты, Джулио! Донати столько для тебя сделали, хотя бы из благодарности окажи ему эту услугу…

— Я? — испуганно переспросил Джулио. — Помилуйте, мессир… Не скрою, мне часто хотелось удавить монну, но чтобы вот так — в действительности… Все-таки какая ни есть, а она жена моего друга!

— Эх вы, молодежь! — Анзолли махнул рукой и отошел в сторону, явно утратив интерес к разговору.

Джулио пожал плечами: «Возможно, мы, молодые, уже не таковы, какими старики хотели бы нас видеть, но и не всякого старца можно счесть примером здравомыслия. „Окажи ему услугу“, черт побери! Легко сказать, а как он себе это представляет на деле?»

За ужином Франческо изрядно выпил, слугам даже пришлось подсаживать его в седло. Он вообще не был, как говорят французы, «врагом бутылки», любил и умел кутнуть, но прежде все бывало по-иному — опьянение связывалось с чем-то приятным, будь то общество друзей, удача в делах или любовная интрижка. Слегка захмелев (помногу он никогда не пил), Донати делался особенно остроумен и галантен, веселье било из него через край, и в таком состоянии дамы находили его совершенно неотразимым. Не случайно большинство своих куртуазных побед Франческо одержал в союзе с Вакхом.

Сегодня же, напротив, хмель лег на душу гнетущей тяжестью, веселья не было и в помине. С трудом удерживаясь в седле (не хватало лишь свалиться наземь, подобно пьяному скифу!), Франческо не отвечал на болтовню едущего рядом Джулио и мысленно проклинал его за то, что уговорил принять приглашение, а себя еще больше — за то, что дал уговорить…