Роберт Святополк-Мирский - Порубежная война

После смерти короля Казимира на польский трон взошел его старший сын Ольбрехт, а Великим князем Литовским стал его младший брат Александр.

Ольбрехту было в этот момент тридцать три года, Александру — тридцать один и оба они были еще неженаты, что создавало серьезнейшую династическую проблему в обоих, связанных унией державах.

… В мае 1492 года близнецам Алексею и Елизавете Бартеневым исполнилось двенадцать лет, но и в день своего рождения они подчинялись тому же строгому распорядку дел и занятий, как и всегда.

День выдался жаркий и Филипп, сидя на колоде в тени, наблюдал за тем, как грек Микис обучает его детей борьбе.

Лиза, одетая как мальчик, коротко постриженная, ни в чем старалась не уступать своему брату — оба крепкие, высокие, сильные — в отца, лишь Елизавета стройнее и в лице ее отражались черты покойной матери.

Филипп, глядя на них, думал о том, как много удалось достичь в их воспитании за последние годы, да и чему удивляться — у них были прекрасные учителя: родная тетка Анница учила их стрелять из лука и в свои двенадцать лет они уже были очень меткими лучниками. Медведев давал им иногда уроки фехтования и Алексей, обещающий быть таким же высоким и крепким, как Филипп, уже сейчас превосходил отца в этом искусстве, хотя, впрочем, чему тут удивляться: Филипп вот уже тринадцать лет не брал в руки оружие. Отец Мефодий время от времени давал им уроки никому не ведомой в этих местах восточной борьбы, которой он сам научился много лет назад в далеких краях, во время длительного путешествия к святым местам. Это было замечательное искусство, при помощи которого человек, даже не имея в руках оружия, мог справиться с несколькими вооруженными противниками. Отец вместе со своими детьми учился этому искусству у отца Мефодия, а также искусству греческой борьбы у Микиса и, таким образом, при огромной силе и мощи Филиппа трудно было сказать, опаснее ли он был с палицей и тяжелым ливонским щитом, который давно уже служил украшением светлицы в новом Бартеневском доме, или сейчас без всяких доспехов и оружия…

Труднее всего было приучить детей к строгому распорядку и дисциплине и здесь, как ни странно, главную роль сыграла Чулпан — тихая молчаливая, внешне покорная, но обладающая какой-то огромной внутренней силой — она умела, не говоря лишних слов, повести детей туда, куда им не хотелось и, поощряя их мягкой улыбкой, побеждала их лень, инертность и нежелание, и так постепенно они привыкли, точно также, как привыкли когда-то Филипп и Анница, когда их воспитывал покойный отец.

При мысли об Утренней Звезде Чулпан, (когда они оставались наедине Филипп всегда называл ее так), сердце Филиппа сжалось и вдруг, распрямившись, как долго сжатая пружина, громко застучало в груди. Неизвестно каким чувством, каким-то тайным внутренним движением этого сердца он вдруг понял, что долгожданный миг наступил.

Двенадцать лет он хранил верность своей трагически погибшей жене, двенадцать лет он исполнял обет — воспитать детей так, как воспитали его с Анницей родители, двенадцать лет он каждый день видел рядом с собой Чулпан, ту самую, которая вернула его к жизни, когда все были уверены, что возврата нет и не будет — ту самую Чулпан, которая тихо, терпеливо и мужественно помогала ему во всем все эти годы.

Вопреки многочисленным слухам и сплетням за все двенадцать лет Филипп ни разу не прикоснулся к ней даже пальцем, но благодарность постепенно перерастала в симпатию, симпатия — в нежное влечение, и, наконец, он понял, что снова любит.

Он пошел к отцу Мефодию, исповедался ему во всех грехах вольных и невольных и прямо во время исповеди спросил, что ему делать.

Отец Мефодий ответил, что на все воля Божия и будет так, как Бог велит, а нам всем знать этого не дано.

Тогда Филипп пошел на кладбище, не в урочный день — обычно он посещал могилу Настеньки каждое воскресенье, — а на этот раз пришел во вторник. Он опустился на колени, обнял руками землю, под которой где-то там лежали ее бренные останки, плотно зажмурил глаза, так плотно, что даже выступили слезы, и с усилием преодолевая неведомый и таинственный барьер, отделяющий живых от мертвых, увидел вдруг как бы в тумане ласково улыбающееся лицо Настеньки. Она едва заметно кивнула ему головой и, сделав легкий прощальный жест кончиками пальцев, растворилась, и только нежное облачко тумана осталось на ее месте. Филипп вытер слезы и отправился домой.

Но прошел еще целый год, прежде чем его душа созрела, и вот сейчас именно в этот момент, когда его дети перешагнули сегодня первый рубеж зрелости, он вдруг ощутил, что час настал.

Филипп встал, быстрыми шагами направился к Угре и спустился вниз по тропинке, ведущей к воде.

Он знал, что Чулпан здесь, он видел, как она шла к реке, придерживая по восточному обычаю на голове корзину с бельем для стирки. Дарья стояла на коленях и, свесившись с мостков, полоскала в быстрой и прозрачной воде Угры белый платок.

Услышав шаги, она обернулась и застыла неподвижно.

Необычное выражение лица Филиппа заставило ее приподняться и, уронив платок, она встала, машинально вытирая мокрые руки о передник.

Филипп подошел к ней, вдохнул полной грудью и просто сказал:

— Я люблю тебя, Чулпан, стань моей женой.

Щеки Чулпан побледнели, рот приоткрылся, чуть раскосые татарские ее глаза расширились и две прозрачные слезинки выкатились из них.

Совершенно неожиданно она упала на колени, обхватила ноги Филиппа и крепко прижалась к ним, горячо шепча:

— Благодарю тебя, Господь Всемогущий, хвала Аллаху, я так долго ждала этого, неужели это случилось… Нет, не было и не будет никогда у меня никакого мужчины, кроме тебя…

Белый платок уплывал, погружаясь в быструю прозрачную воду и таким вот странным и причудливым образом на берегу реки Угры, на том самом месте, где воины хана Ахмата, родного отца Чулпан, сражались с друзьями и близкими Филиппа, где те и другие проявляли беспощадную жестокость, где голубые воды Угры были настолько разбавлены кровью сражавшихся, что стали красными, ибо одинакового цвета кровь у всех людей, где бы они ни родились, — здесь на этом самом месте, где было загублено столько человеческих жизней, наконец, победила и воцарилась любовь.

…Через месяц состоялась свадьба. В Бартеневку съехались все старые друзья: Картымазовы, Медведевы, Леваш Копыто с семьей, Зайцевы, Андрон Аристотелев, и даже за князем Андреем в Литву послали гонца — однорукого Матвейку, но князь Андрей прислал подарки и просил передать с огромными извинениями, что в виду вступления на престол нового Великого князя Литовского Александра, дела службы не позволяют ему отлучиться.

Ближайшие друзья Филиппа, которые втайне давно уже ждали этого, радовались искренне — Чулпан своей скромностью, добротой и смирением давно уже завоевала всеобщую симпатию. Филипп же был вдвойне счастлив еще и оттого, как восприняли дети это известие.