Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

— Что ж, поезжайте, — согласился адъютант. — Только не опаздывайте к обеду. Генерал специально предупредил меня, чтобы вы пришли в казино своевременно.

— Тогда придётся отложить поездку. Может быть, у генерала будут какие-либо поручения до обеда. Вы не знаете, в чём дело?

Лютц пожал плечами.

— Послушайте, гауптман, вам не кажется, что последние дни вы ведёте себя не по-товарищески?

— В чём же вы усматриваете моё нетоварищеское к вам отношение?

— А в том, что вы всё время уклоняетесь от прямых ответов. Вы знаете, почему Эверс задержал мой отъезд. И не говорите. Наверняка знаете, зачем мне нужно обязательно быть в казино, и молчите, и потом эта загадочная улыбка… Вместо ответа пожимаете плечами.

— Милый барон! Я за приятные сюрпризы! Поверьте мне, если бы речь шла о чём-то неприятном, я бы непременно предупредил вас.

— Ну, если так, беру свои слова обратно.

О приятном сюрпризе, на который намекал Лютц, Генрих узнал перед самым обедом, когда собрались все офицеры. Поздоровавшись с присутствующими, генерал торжественно объявил, что высшее командование наградило лейтенанта фон Гольдринга «Железным крестом» второй степени и присвоило ему звание обер-лейтенанта.

Все бросились поздравлять. Генриху пришлось пожать множество рук, выслушать немало прозрачных намёков на то, что два таких значительных события неплохо бы отметить в товарищеском кругу.

С разрешения генерала Генрих послал за вином, и обед превратился в грандиозную попойку. Такой пьянки молодой обер-лейтенант не видел на протяжении всей своей жизни: пили все, старые и молодые. Скоро офицеры забыли не только о субординации, но даже о присутствии самого генерала. Генриху во второй, третий и четвёртый раз пришлось посылать за вином и коньяком. Часть офицеров уже свалилась. Не очень крепко держался на ногах и Эверс. Но он ещё настолько владел собой, что понял — надо уходить, чтобы не потерять престиж.

Когда Эверс с начальником штаба и несколькими старшими офицерами ушёл, пьянка превратилась в настоящую оргию. Только Генрих и частично Лютц были ещё в форме.

Диким рёвом офицеры встретили появление лейтенанта Кронберга, который после того, как ушло высшее начальство, тоже куда-то таинственно исчез.

— Гершафтен, гершафтен! [2] Господа. — воскликнул Кронберг, вскочив на стол. — Уважаемого обер-лейтенанта барона фон Гольдринга пришли приветствовать дамы.

— Спустите шторы на окнах! — крикнул кто-то.

Наименее пьяные бросились к окнам, а большинство тех, кто ещё держался на ногах, ринулись встречать так называемых «дам», входивших в комнату с застывшими улыбками и испуганными глазами. Отвратительные, жалкие и смешные одновременно в пышных, открытых платьях, цинично подчёркивавших все их прелести…

Генрих вздрогнул от отвращения, жалости, негодования и отошёл подальше, в глубь комнаты. К нему подошёл Лютц.

— Пиршество богов, — кивнул он в сторону офицеров, которые тянули дам, и с брезгливой усмешкой добавил: — Не кажется ли вам, барон, что нет ничего более отвратительного, чем человек, давший волю животным инстинктам, потерявший контроль над собой?

— Вы потому и пили так мало?

— Я не люблю пить в большой компании, да и вы, я видел, только пригубливали.

— У меня сильно разболелась голова.

— У меня тоже.

— Так, может, незаметно исчезнем? — предложил Генрих.

— Охотно, — согласился Лютц.

Найдя хозяина казино, Гольдринг попросил его прислать счёт за все выпитое и вместе с Лютцем вышел чёрным ходом.

В это утро Моника ходила раздражённая и сердитая. На вопрос матери — что с ней? — девушка не ответила. Не очень приветливо вела она себя и с несколькими постоянными посетителями-французами, которые зашли к мадам Тарваль выпить стакан-другой старого вина по случаю местного религиозного праздника. Французы избегали заходить в ресторан вечером, когда здесь бывали немецкие офицеры, и приходили лишь днём или утром.

Но сегодня им не повезло, хотя время было раннее. Не успели они выпить по стакану вина, как перед гостиницей остановилась грузовая машина и шесть немецких солдат с черепами на погонах вошли в ресторан. Увидев непрошенных гостей, да ещё эсэсовцев, французы прервали оживлённую беседу. Каждый вполголоса разговаривал лишь со своим ближайшим соседом и старался не глядеть в ту сторону, где расселись немецкие солдаты.

Эсэсовцы по дороге, вероятно, уже не раз приложились к рюмке и вели себя чересчур свободно. Бросали обидные реплики по адресу других присутствующих, приставали к мадам Тарваль с непристойными остротами и без закуски пили виноградную водку, так называемый «грап». Через каких-нибудь полчаса солдаты окончательно опьянели.

— Эй! Ещё бутылку грапа! — крикнул здоровенный рыжий солдат и стукнул кулаком по столу.

— Подай им бутылку и немедленно поднимись к себе в комнату, чтобы они тебя не видели, — приказала дочери мадам Тарваль, занятая приготовлением салата.

Моника поставила на стол заказанную бутылку и уже повернулась, чтобы уйти, как тот же самый рыжий эсэсовец схватил её за руки и насильно усадил к себе на колени.

— Пустите! — крикнула Моника и рванулась.

Эсэсовец расхохотался и крепко обхватил её за талию. Его спутники тоже расхохотались.

— Пустите, я вам говорю! — отчаянно крикнула Моника.

Этот крик и услышал Генрих, который вместе с Лютцем и Миллером как раз вошёл в вестибюль. Генрих бросился в ресторан. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, в чём дело. Привычным, хорошо натренированным движением он схватил руку рыжего эсэсовца у запястья и нажал на кисть. Рыжий заревел от боли и, вскочив на ноги, сделал шаг назад. Но было поздно: полусогнутой правой рукой Генрих изо всей силы ударил его в челюсть. Эсэсовец упал, опрокинув столик.

Спутники рыжего подскочили к Генриху, но в тот же миг перед ними блеснула сталь пистолета.

— Вон отсюда! — зло крикнул Генрих.

Из-за его спины, держа пистолеты в руках, вышли Лютц и Миллер.

Увидав трех вооружённых офицеров и среди них гестаповца, эсэсовцы, сбивая друг друга с ног, бросились к выходу.

— Гауптман, — спокойно, словно ничего не произошло, обратился Генрих к Лютцу. — Вы знаете, где моя комната, проводите туда герра Миллера, а я тут кое-что закажу.

Убедившись, что машина с пьяными солдатами отъехала, Лютц и Миллер поднялись в комнату Генриха. Убежала к себе и Моника. Слезы обиды ещё дрожали на её ресницах. Пробегая мимо Генриха, она на ходу быстро бросила «спасибо!» — и исчезла за дверью. Генрих подошёл к буфету.

— Пришлите мне в номер бутылку хорошего коньяка, попросил он мадам Тарваль, и, отсчитав деньги, прибавил, — а это за скотов, которых я выгнал. Ведь они вам не заплатили.