Ричард Зимлер - Охота Полуночника

Мы все боялись открыто выражать свое мнение по какому бы то ни было, даже самому незначительному предмету. Во время прогулки я следил за тем, чтобы ни одно английское слово не вылетело из моих уст. Луна, Бенджамин и я больше не собирались на субботний ужин. Теперь вместо вечерней прогулки с Эстер и Грасой я читал молитвы при свечах. По вечерам мы закрывали ставни и опускали шторы.

Я также заставил девочек убрать все кашне, шали и платья, сшитые их матерью, и носить только самую скромную одежду, как того желали священники. Они также носили четки и по любому поводу, даже просто чихнув, произносили Аве Мария — это была еще одна мера предосторожности.

После того как несколько евреев, скрывающих свое происхождение, предупредили меня, что мое имя всплывает в связи со слухами о марранах, которых собираются арестовать, я начал ходить каждую неделю на исповедь, и, чувствуя одновременно злость и юношеский задор, плел всякие небылицы о своем распутном образе жизни. Один священник почтенного возраста, на которого я возлагал бремя своих грехов, с большим интересом выпытывал у меня все подробности моих любовных похождений и не скрывал своего удивления, что мне удается покорить столько женщин. Я уверял его, что обычно я так себя не веду, но меня вдохновляют успехи нашего короля в его борьбе с подлыми реформаторами и евреями, которые угрожают нашим моральным устоям.

Через два дня после упразднения конституции я стал свидетелем беспорядочного сборища несколько сотен людей на Новой площади: они несли кресты и иконы, высоко поднимая их впереди себя, словно это были мечи и щиты. Они объявляли либералов и марранов врагами португальского народа и всего христианского мира. Они выкрикивали такие нелепицы, каких я не слышал уже почти девятнадцать лет со смерти Лоренцо Рейса. В этой атмосфере всеобщего безумия и травли Бенджамин также жил в постоянном страхе, поскольку вся округа знала, что он занимался Торой со всеми желающим. И в самом деле, вскоре он просто исчез, хотя ни солдаты, ни судебные приставы не приходили за ним, и никто не знал о его судьбе. Я пытался выяснить, не посадили ли его в тюрьму, но тюремщики и служащие в здании городского управления только высмеивали меня. Вместе с другими соседями я заколотил его лавку и дом.

Той ночью, когда он исчез, мне снилось, что я объят огнем и сгораю дотла. Весь следующий день я не мог избавиться от мысли, что этот кошмар был знамением грядущих событий, и мои дети скоро останутся сиротами.

Через три дня, когда я, наверное уже в десятый раз, перечитывал письмо Виолетты, раздался стук в дверь.

— Кто там? — спросила Граса. Она сидела возле меня, изучая карту Европы.

Ответа не последовало. Я вскочил и приоткрыл дверь. На пороге стоял Бенджамин, закутанный с ног до головы в черный плащ.

Девочки бросились к Бенджамину, обняли и расцеловали его. Он издал шутливый стон в ответ на это нападение. Но в его глазах была видна крайняя усталость, а седые волосы торчали во все стороны. Белоснежная неухоженная борода говорила о том, что он не брился несколько дней.

— Извини, что не сказал тебе ни слова, — промолвил он, доставая из кармана жилета футляр для очков. — Мне сообщили, ты собираешься уезжать. Я зашел попрощаться.

— Но где вы были?

— Секрет. Чем меньше ты будешь знать, тем лучше. — Он внимательно посмотрел на меня через очки. Должно быть, я ухмыльнулся, так как он спросил:

— Что такое, парень?

— Я просто всегда именно так вас себе и представляю — очки, и пара совиных глаз.

Он засмеялся. Эстер принесла стул и взяла его за руку. Граса спросила, был ли он в тюрьме, и аптекарь ответил:

— Слава Богу, нет. Я помогал Киру одержать победу. Но вскоре я должен вернуться в свое укрытие, и лучше вам не знать, где я и чем занимаюсь.

Кир был древним персидским правителем, завоевавшим Вавилон и освободившим евреев, разрешив им вернуться в Палестину и восстановить там свой храм. Бенджамин намекнул тем самым на дона Педро, старшего сына короля и сторонника демократических реформ. Бенджамин верил в то, что если Педро отвоюет трон у своего младшего брата Мигеля, то для Португалии и евреев наступит золотой век. Десятки тысяч наших собратьев, изгнанные инквизиторами, смогут вернуться из Константинополя, Амстердама и других городов диаспоры.

Какое-то время Бенджамин сидел с нами и болтал о пустяках с девочками, которые приготовили нам рабанаду. Когда мы наелись до отвала, они пожелали гостю спокойной ночи и отправились спать, поскольку я хотел поговорить с Бенджамином о вещах, которые им было лучше не слышать.

Прежде чем отослать девочек, он попросил их посидеть спокойно, а потом нажал кончиками пальцев на закрытые глаза, чтобы они увидели цветные точки, которые всегда появляются в таком случае. Доступ к этому тайному миру всегда вызывал у них восторг.

— Теперь мы объединили наше внутреннее видение, — сказал он им. — Ни вы, ни ваш отец уже не сможете скрыться от меня! — При этом он обнажил зубы и прорычал; этот трюк он перенял у Полуночника.

Когда они скрылись на лестнице, я сообщил ему, что получил письмо от старого друга.

— От кого, мой мальчик.

— От Виолетты, от девочки, дядя которой… дядя которой так дурно обошелся с ней.

— Я хорошо помню, как мы все тогда за нее молились. Где она сейчас?

— После всех перипетий она оказалась в Нью-Йорке. Она пишет, что жила также и в Лондоне.

— Не плачьте об умершем и не жалейте о нем; но горько плачьте об отходящем в плен, ибо он уже не возвратится и не увидит родной страны своей.

— Это из Исаии? — предположил я.

— Из Иеремии, — ответил он, качая головой.

— В любом случае, ни у Иеремии, ни у кого другого нет причин жалеть Виолетту. Она пишет, что счастлива. Она даже приглашает меня облицевать панели в ее доме. У меня создалось впечатление, что она разбогатела.

— Ты поедешь к ней?

— Это ужасно далеко. — Я пожал плечами и встал, чтобы взять трубку и кисет с каминной полки. — К тому же возвращение к прошлому не принесет ничего хорошего.

— Виргиния ведь не очень далеко от Нью-Йорка, как ты думаешь? — спросил он.

Окутанный клубами дыма, я засмеялся и сказал:

— Боюсь, что расстался с профессором Раймундо задолго до того, как освоил географию Америки.

Погрузившись в давние воспоминания, он посмотрел вдаль и добавил:

— Бог мой… а ведь Полуночник… после стольких лет… — Он вздохнул и покачал головой. — Вот было бы здорово найти его, правда мой мальчик?

Думая, что Бенджамин слишком устал и заговаривается, я ответил:

— Наш дорогой Полуночник умер уже семнадцать лет назад. Единственное место, где мы можем найти его, — это во сне.

— Умер? А может, и нет, Джон. Впрочем… что я говорю?