Алла Бегунова - Камеи для императрицы

Почему-то сын Крым-Гирея думал, что султан после праздника обрезания не забудет о нем и предоставит службу непыльную, но почетную и денежную. Может быть, так бы и случилось. Однако после 1772 года положение Гиреев при османском дворе в Стамбуле сильно пошатнулось. Теперь они были не представители могучего рода, правившие богатой провинцией, ежегодно отправлявшие в метрополию большой «ясырь»: невольников и невольниц из российских земель, — выводящие на войну по первому приказу своего сюзерена стотысячное конное войско, а бедные родственники из края, охваченного смутой, просители, ждущие помощи в почти безнадежном деле, утопающие, лезущие на борт подбитого корабля.

Сначала Джихангир-ага представился самому старшему среди Гиреев — Селиму. Ничего симпатичного или приятного не нашел бывший хан в этом человеке. Появись он в Бахчисарайском дворце во время его правления, то, наверное, тучного горбоносого турка не пустили бы дальше Посольского дворика. Там слуги хана определяли, кто из чужестранцев достоин встретиться с правителем, а кто — нет. Однако и дворец, и Посольский дворик находились сейчас очень далеко. Все, что говорил Джихангир-ага, Селим-Гирей выслушал внимательно и обещал подумать. На самом же деле никакого выбора у них не имелось. Крайне стесненные в средствах, потомки основателя крымско-татарского государства Хаджи-Гирея, прозванного в народе «Мелек» — «Ангел», должны были искать себе службу сами. Соглашаясь, Казы не мог знать всех ее особенностей, а когда узнал, отступление стало невозможным…

«По свидетельству Абу Хамзы Анаса ибн Малика, он слышал, как Посланник Бога сказал: “Аллах Всегомущий изрек следущее: “О сын Адама, до тех пор, пока ты будешь взывать ко Мне и просить у Меня, Я буду прощать тебе то, что ты сделал, и не буду тревожиться. О сын Адама, даже если твои грехи достигнут облаков на небе и ты попросишь прощения у Меня, я прощу тебя. О сын Адама, если ты придешь ко Мне с грехами, равными земной тверди, и предстанешь предо Мной…”»

Не дочитав очередного хадиса до конца, Казы-Гирей поднял голову и прислушался. Во двор въехал какой-то экипаж. Его колеса громко стучали. Четыре лошади горячились и били копытами по каменным плитам, с трудом подчиняясь командам молодого и, видимо, неопытного кучера, который старался развернуть карету.

Ханские стражники помогли ему, взяв первых двух коней из запряжки цугом под уздцы. Двери Биюк-Хан-Джами, всегда открытые, выходили как раз на эту сторону двора, и Казы-Гирей, приподнявшись с места, увидел, что перед ним — экипаж госпожи Аржановой.

Не видимый никому под сенью храма, он наблюдал, как русская шпионка выходит из кареты, поправляет на голове кокетливую шляпку с искусственными цветами, одергивает пышную юбку дорожного костюма и берет из рук начальника охраны поручика Мещерского сверток, очень похожий на книгу. Во дворце Шахин-Гирея уже так привыкли встречать ее, что менее чем через четверть часа, к госпоже Аржановой вышел киларджи-бей Адельша, племянник Али-Мехмет-мурзы. Он улыбался гостье совсем по-свойски. Они обменялись двумя-тремя татарскими — Казы-Гирей не ослышался! — фразами, и русская последовала за Адельшой во дворец.

Двоюродный брат хана с треском захлопнул сборник хадисов.

Конечно, велика мудрость Аллаха, но ведь и самому голову на плечах надо иметь. Пока он ищет философский совет, кяфиры действуют, действуют, действуют…

Имам Большой ханской мечети, принимая от Казы-Гирея книгу, удивился. Обычно духовные откровения Пророка Мухаммеда дают людям успокоение. Молодой же Гирей был мрачен и зол, как никогда. Глаза его свирепо сверкали. Он даже не поблагодарил священнослужителя, не поклонился ему. Кутлуг-эфенди мягко упрекнул родственника хана: не подобает правоверному мусульманину так вести себя в храме.

Казы-Гирей уже шел к двери, но тут остановился и замер, склонив голову. Затем он обернулся к имаму. Снова удивился Кутлуг-эфенди. Не лицо было у его знатного прихожанина, а настоящая восковая маска с улыбкой, точно приклеенной к губам. Никаких чувств не читалось на нем. Лишь мелькнул, как молния, желтый огонек в зрачках, но Казы-Гирей скрыл его, поспешно приложив руки ко лбу, затем — к сердцу, после этого согнувшись в почтительном поклоне…

На мужской половине дворца Шахин-Гирей выделил родственнику одну комнату. Она располагалась на втором этаже. Когда Казы пришел туда, слуга заканчивал уборку, выметая пыль с ковра. Огонь в очаге, вероятно, недавно разведенный, пылал неярко. Джезва, кувшин с водой, свежемолотый кофе, тарелка с лепешками и мед стояли на круглом металлическом подносе возле очага. Казы-Гирей взял лепешку, сел на диван и сразу отломил большой кусок, потому что всегда был голоден, как волк.

За комнатой присматривал слуга по имени Очан, из гезлевских караимов. Караимы, потомки хазар, люди вероисповедания, близкого к иудейскому, по своим нравам и обычаям во многом походили на крымских татар. Шахин-Гирей стал брать их на государственную службу, правда, на самые низшие должности. В штате дворцовой прислуги тоже состояли несколько караимов, по преимуществу — родственников купца Аджи-аги Бобовича. Он владел мельницами в окрестностях Гёзлёве, в городе держал склады и лавки по торговле зерном и мукой. Муку Бобович поставлял и в ханский дворец. Шахин-Гирея он знал давно, еще в бытность того калга-султаном, когда начал оказывать ему финансовую помощь.

Обычно слуги были в курсе всего, что делалось на обширной территории правительственной резиденции, и Казы-Гирей завязал с Очаном разговор об интересных событиях сегодняшнего дня. Первое место среди них, бесспорно, занимало обрушение крыши дровяного сарая, которое случилось из-за ветхости трех столбов, ее подпиравших. Затем шло повествование про сборы ханских сокольничих на охоту, далее — про визит русской путешественницы.

— Часто она сюда ездит, — заметил Казы, макая лепешку в мед.

— Ну так не только же к Его Светлости, — сказал караим.

— А к кому же еще?

— К госпоже Лейле.

— Действительно. Хотя, казалось бы, чего надо этой чужестранке в гареме…

— Разговаривают они там. Весь день. По-французски.

— По-французски?! — переспросил сын Крым-Гирея. От неожиданной мысли, пришедшей на ум, Казы даже вздрогнул и уронил лепешку в янтарное тягучее озерцо на дне медовой плошки.

— В Кофейной комнате Его Светлость недолго находились, — продолжил Очан. — На половину третьей жены они пошли. Русская привезла ей какой-то подарок…

Никогда не нравилась Казы-Гирею эта маленькая зазнайка Лейла. На месте двоюродного брата в жизни бы не взял в жены женщину, которая умеет читать и писать, тем более — по-французски. Грамота — вовсе не женского ума дело. Максимум, что может знать женщина, — рукоделие, танцы, музыка, иначе с ней хлопот не оберешься. Но сейчас он радовался такому обстоятельству. Многое оставалось для него неясным, план еще не приобрел полных своих очертаний, однако главное Казы-Гирей учуял: русскую шпионку связывают с третьей женой некие незримые нити, и надо дернуть за одну из них.