Алла Бегунова - Камеи для императрицы

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Хорошо. — Она запахнула кафтан на груди. Слез на глазах у Анастасии пока не было, но нервная дрожь начала сотрясать все тело.

— Подождите… — Мещерский пошел к своей лошади, достал из чересседельной сумки флягу с ромом и заставил Анастасию сделать несколько глотков.

Она сильно закашлялась. Алмаз приблизился к ней и уткнулся головой в ее плечо. Анастасия обхватила верного четвероногого друга за шею, притянула к себе и заплакала. Поручик спокойно наблюдал за этим.

— Алмаз показал нам, где вы находитесь, — начал с обыденной интонацией объяснять князь. — Татары хотели вести его в конюшню. Он вырвался, подбежал к двери и ударил в нее двумя передними копытами. Он — отличная строевая лошадь. Я даже завидую вам…

Арабский жеребец стоял рядом с Анастасией неподвижно. Он трогал своими мягкими замшевыми губами ее волосы, рассыпанные по плечам, воротник кафтана и его лацканы, пристегнутые к мундиру оловянными пуговицами, Анастасия плакала беззвучно. Белой гривой Алмаза она вытирала слезы, катившиеся по щекам. Шок проходил. Она начинала чувствовать жгучую боль рассеченной на груди кожи, от ударов кнута, следы которых теперь проступали на плечах и боках синими полосами.

— Вы сможете доехать верхом до монастыря? — Мещерский достал из кармана и протянул ей свой носовой платок.

— Попробую, — ответила она неуверенно.

— Что скрывать, Анастасия Петровна, ситуация сложная, — продолжал поручик. — Надеюсь, вы понимаете это. Во-первых, у кипарисовой рощи мы разминулись с каретой хана, в которой ехала его третья жена. Что у нее в голове — неизвестно. Ведь это она выманила вас сюда. Почему вы ей поверили, ума не приложу… Во-вторых, от нас живым ушел Казы-Гирей. Это — серьезное упущение. Попадись он мне, я бы разложил его на том плотницком столе, что они приготовили для вас, вбил бы ему в ладони гвозди, а потом отрезал бы… гм… одну часть тела… такую, чтоб впредь никогда не желал он рвать рубашки на белых женщинах!

— Ради бога, князь… — Она поморщилась. — Или вы хотите уподобиться варварам?

— Я уже говорил Светлейшему об этом. Если мы не уподобимся варварам, то мы никогда не выиграем войну у них.

— Избавьте меня от ваших теоретических рассуждений! Хотя бы сегодня.

— Какие уж тут рассуждения! — рассердился Мещерский. — Отсюда надо уезжать. И очень быстро!

— Зовите солдат.

— Вы-то сами готовы?

Немного стесняясь его пристального взгляда, Анастасия приоткрыла кафтан и взглянула на рану. Кровь уже запеклась коричневой корочкой. Казалось, что в волшебной ложбинке между двумя белыми взгорьями пролегла прямая темная дорога.

— Найдите в мастерской мой камзол… Мне холодно без рубашки и в одном кафтане, — сказала она Мещерскому. — Также вам придется ехать рядом со мной. На всякий случай. Даже разрешаю вам обнимать меня. Но — за талию. Плечи ужасно болят. А кроме того… — Она в смущении помедлила. — Дайте мне еще рома…

Маленький отряд покидал караван-сарай у деревни Джамчи. Впереди находился сержант Чернозуб с капралом Новотроицкого кирасирского полка. Они держали в руках заряженные пистолеты. За ними следовали князь Мещерский и Анастасия. Потом шла вьючная лошадь, взятая в караван-сарае в качестве военного трофея. На ней русские везли своего пленника, положив его животом на седло и связав ему руки и ноги одной веревкой. Замыкали шествие трое кирасир. Когда они миновали ворота, то один солдат достал пистолет, обернулся и выстрелил в телегу с сеном. Она вспыхнула вся, мгновенно и очень ярким пламенем.

— Рысью — марш! — скомандовал поручик. Строевые кони, прекрасно знавшие эту команду, сами перешли в другой аллюр. Всадникам осталось подобрать поводья и крепче обхватить их бока ногами…

Сначала осенний дождь накрапывал медленно, но через полчаса посыпал часто и густо. Порывы ветра бросали дождевые капли в окно, и они стучали по нему, как камешки. Карета ехала через лес по узкой дороге. Потому за ее стенки все время цеплялись ветви кустов и деревьев с редкими желтыми и багряными листьями. Красивый желтый лист, по краям немного потемневший, вдруг попал между стеклом и резной деревянной решеткой. Лейла приложила ладонь к этому месту. Мысли ее были печальными. Она не знала, что Анастасия избежала пыток, надругательства и мучительной смерти. Она говорила себе: «Я — предательница!» — и слезы выступали у нее на глазах.

Лес давно кончился. Струйки дождя по-прежнему бежали по стеклу, ветер заставлял его звенеть, а желто-коричневый лист все держался и держался на окне, точно приклеенный. Третья жена хана осторожно приоткрыла дверцу кареты и тонкими пальцами, на концах окрашенными хной, вытащила лист из-под решетки, разгладила и положила рядом на сафьяновую подушку.

Всю дорогу до Бахчи-сарая Лейла рассматривала его узорчатые края и еще зеленые прожилки. Она размышляла о том, что случилось сегодня. Слабая надежда появилась в ее сердце. Почему-то она снова и снова слышала голос Анастасии: «Бог воздаст всем по их заслугам…» Она даже не заметила, как колеса застучали по каменному мосту перед ханским дворцом и стража бросилась открывать ворота. Евнух Али заглянул в окно.

— Госпожа, мы — уже дома.

Асана, встречавшая третью жену в коридоре гарема со свечой в руке, сразу поняла, что ее повелительница сильно не в духе. Хотя она вроде бы возвращалась с торгового склада в караван-сарае у деревни Джамчи, никаких покупок при ней не было. Только старая дорожная сумка из бисера да опавший лист с кизилового куста. Верная служанка попыталась завязать разговор, но Лейла, кинув на нее злой взгляд, молча ушла в свою спальню.

Там в очаге горел огонь и постель белела свежими простынями. Лейла достала из дорожной сумки тот подарок, который приготовила для русской путешественницы, но так и не вручила: маленький альбом со своими рисунками и стихами. Она, скрестив ноги по-турецки, села на подушку возле очага. Длинные языки пламени плясали перед ней, но Лейла как будто не видела их. Она положила кизиловый лист на чистую страницу в альбоме и старательно обвела его карандашом, прорисовала детали, подумала и бросила желто-коричневый лист в очаг. От нестерпимого жара он скрутился в трубочку вспыхнул и вскоре превратился в пепел. Юная художница стала писать на краю страницы, под рисунком: