Алла Бегунова - Камеи для императрицы

В одиночестве ужинала она в особнячке архитектора, размышляя обо всем, что представилось ей ныне в Зимнем дворце. Глафира подавала блюда, изготовленные поваром, два дня назад присланным из Аничкова дворца, от домоправителя Светлейшего. Он готовил вполне прилично, но как-то одинаково, без того острого южнорусского вкуса, к которому она привыкла. Внезапно раздался звон колокольчика у входной двери. Николай, одетый по столичной моде в ливрею, доложил:

— К вам, ваше высокоблагородие, пожаловал с визитом князь Мещерский, секунд-ротмистр.

— Поручик, — рассеянно поправила она.

— Никак нет. Они говорят, что секунд-ротмистр.

— Ладно. Проси.

Михаил Мещерский, смеющийся, как ребенок, вырос на пороге.

— Честь имею явиться, Анастасия Петровна.

— Давно ли вы стали секунд-ротмистром?

— Два часа назад.

— Поздравляю!

Далее началась веселая суета. Вновь произведенный секунд-ротмистр хлопнул в ладоши, и в комнату торжественно вступил сержант Новотроицкого кирасирского полка Чернозуб. Он прижимал к животу большую корзину и, подойдя к столу, водрузил ее туда. Мещерский жестом фокусника сначала извлек подарочный букет, перевязанный лентой, затем — три бутылки шампанского, затем — бонбоньерки с конфетами, затем — лубяные коробки, внутри выложенные промасленной пергаментной бумагой, с деликатесами вроде паштета из гусиной печени и копченых угрей, затем — упаковки с чаем и кофе.

Глафира, всплеснув руками, бросилась за новой посудой. Молодой офицер крикнул ей вслед, чтоб она принесла еще четыре прибора, поскольку он желает разделить радость по поводу нового чина со всеми участниками экспедиции в царство Шахин-Гирея. Таковых налицо имелось сейчас пять человек: Анастасия, сам князь, Чернозуб, Глафира и Николай. Кучер Кузьма навеки упокоился на православном кладбище под Бахчи-сараем. Досифея Анастасия отправила в Аржановку с двумя повозками домашнего скарба, несравненным Алмазом и пленником из караван-сарая.

Горничная уже появилась с подносом, уставленным бокалами, тарелками, блюдами, вилками и ножами. Николай нес за ней хлебницу и кипу салфеток. Слуги принялись проворно сервировать стол, Анастасия, отодвинув тарелку, встала и несколько раздраженно спросила у Мещерского:

— Князь, вы решили устроить пир на весь мир?

— Нет, только для своих.

— Неужели свои для вас в огромном Петербурге — это мы?

Он подлетел к ней, поцеловал руку, щелкнул каблуками, церемонно поклонился:

— Напрасно удивляетесь. Такая уж наша с вами служба.

— Наша? — Она подчеркнула это слово.

— Между прочим, — сказал Мещерский. — Букет — от Светлейшего. Поставьте его в вазу с водой на столе. Тюльпаны — совершенно роскошные. Пусть они украшают ваш праздничный ужин.

— Что еще сказал Светлейший?

— Государыня довольна вашим отчетом.

— Я очень рада.

— Потому всем от нее — награждения, — продолжал адъютант Потемкина. — Мне — следующий чин, сержанту — монаршее благоволение и денежная премия в 150 рублей. Вашим людям — по пять червонцев каждому. Вам — по самую смерть пенсия за мужа в размере полного годового жалованья подполковника, то есть 360 рублей в год, и рескрипт о подвиге господина Аржанова со своеручной Ее Величества подписью и большой государственной печатью…

Очень удивил Анастасию в тот вечер сержант Чернозуб. Оказалось, он умеет отлично открывать бутылки с шампанским. Они стреляли у него, как пушки холостыми зарядами, дымились, но при этом ни капли драгоценной влаги не пролилось на стол. После двух бокалов шипучего напитка сержант ни с того ни с сего встал перед ней на одно колено и весьма галантно поцеловал руку. Кирасир сказал, что в Крыму он испугался по-настоящему лишь однажды: когда увидел госпожу Аржанову в караван-сарае привязанной к столбу. Да и то — за нее, а не за себя. Тень прошла по лицу Анастасии. Секунд-ротмистр Мещерский поторопился сгладить неловкость:

— Что ты городишь, сержант! Забудь о том.

— Та николы, ваше благородие! — рявкнул великан, войдя в раж. — Кем быть надо, шоб такы издевательства над жинкой простить!

Тут Мещерский прикусил язык. Анастасия же посмотрела на сержанта с особым чувством. Вовсе он не толстокожий и глупый, как это представлялось ей раньше. Она не рассердилась на кирасира и подумала, что упоминание его все-таки кстати.

— Треба вже не забуваты! — Чернозуб сжал тяжелые кулаки. — Рожи ихние бусурманские так прямо и стоять пред очимы. Усих найду, усих повбываю…

— Ты собрался в Крым? — спросила Анастасия.

— А шо? — Сержант гордо вскинул голову. — Ежели матушка-императрица мени виддасть приказ, то я пиду туда знову и дуже рад цьему буду…

День холодный, день пасмурный наступил в Санкт-Петербурге. Тучи легли низко, и через час метель закружила по прямым его проспектам, улицам, одетым в гранит набережным, закачалась над крышами дворцов, особняков и одноэтажных домов на окраинах.

Глафира настояла на том, чтобы барыня оделась потеплее. Пуховая шаль поверх шляпки, длинная шуба на заячьем меху, кроме перчаток, еще и большая муфта, а на ноги — валенки. Выходные туфельки с красными каблучками горничная уложила в суму и сказала, что сама переобует ее высокоблагородие в гардеробе Зимнего дворца. Анастасия согласилась. Пусть Глафира поедет с ней и тоже побывает в царском доме. Конечно, далеко ее не пустят, но и Камергерский подъезд, где принимали утренних визитеров, и нижний этаж там не менее красивы, чем парадные залы.

Хотя «уборная комната» выходила окнами на Неву, в ней сегодня было темновато. Жарко пылали дрова в камине, горели все шандалы со свечами. Государыня куталась в накидку, опушенную собольим мехом. Ее волосы прикрывал чепец с лентами и кружевами. Из-за этого Екатерина Алексеевна выглядела совсем по-домашнему. Потемкин был одет в светло-зеленый кафтан из толстого сукна, по зимнему времени наглухо застегнутый от горла до пояса на правый, отвернутый лацкан.

Аудиенция началась с официальной части. Государыня вслух прочитала свой рескрипт о подвиге подполковника Ширванского пехотного полка Андрея Александровича Аржанова, в коем кратко описывалась вся его служба и очень полно — само блистательное деяние на поле битвы при Козлуджи.

— Все правильно? — спросила она.

Анастасия кивнула. Царица обмакнула перо в чернильницу, и на этом большом листе плотной бумаги с водяными знаками появилась ее витиеватая подпись: «Екатерина».

Столь же торжественно она передала госпоже Аржановой лист с указом о назначении ей пенсии за мужа, за самодержицу Всероссийскую и Отечество свое жизнь в бою с неприятелем положившего.

— Несправедливость, допущенную по отношению к вам, теперь я устранила, — сказала она.