Анджей Збых - Ставка больше, чем жизнь

— Отнеси эти бутылки на квартиру, — сказал Клос Курту, когда тот, смущенный, явился из казино. — Одну бутылку можешь взять себе, выпейте с Маргаритой за мое здоровье.

— Спасибо, господин обер-лейтенант! — Курт пристукнул каблуками, явно довольный своим командиром. Ему снова повезло.

— Только не забудь: квартира должна блестеть, как твоя медаль!

— Будет сделано, господин обер-лейтенант. Разрешите идти?

Курт встал по стойке «смирно», отдал честь и резко повернулся, едва не сбив с ног штурмбаннфюрера Бруннера, который неожиданно возник в дверях.

— Привет, Ганс. Я должен с тобой поговорить. Слышал о диверсии польских бандитов? Все-таки преподнесли они нам новогодний подарочек.

— Надеялись на большее, — ответил Клос, пододвигая стул.

— Ничего. После Нового года мы сдерем с них шкуру. Стягиваем резервы со всего генерал-губернаторства. — Бруннер начал прохаживаться по комнате, заложив руки за спину.

— Поговорим об этом после Нового года, — уклонился Клос.

Бруннер посмотрел на него с удивлением, еще с минуту постоял на середине комнаты, как будто бы чего-то ожидая.

— Хайль Гитлер! — сказал он наконец, помедлив, но вышел только тогда, когда на столе Клоса зазвонил телефон. И если бы не вышел, то мог бы заметить беспокойство на лице Клоса.

— Обер-лейтенант Клос? Говорит Эдит Ляуш, — услышал Клос в трубке, и его рука дрогнула.

— Минуточку, — ответил он. Отложив трубку, вытер вспотевший лоб, закурил сигарету и только тогда, когда почувствовал, что владеет собой, спросил: — Это действительно ты, Эдит?

— Ты не ошибся, Ганс, это я. Не ожидал? Я тоже не думала, что встречу тебя, да еще в этом городе…

Она сказала, что случайно узнала о его пребывании здесь и хотела бы как можно скорее встретиться. Он поддакивал, заверяя, что также мечтает о встрече с ней. Сказал, что с тридцать шестого года, с тех пор как они познакомились во время каникул, оба, видимо, очень изменились. Потом, не отдавая себе отчета, пригласил ее к одиннадцати вечера, назвал адрес, согласился, может быть даже с излишним энтузиазмом, чтобы она взяла с собой и свою подругу, которая, как сказала Эдит, мечтает с ним познакомиться… Еще несколько раз повторил, что он рад, что это чудесно — снова встретиться со своей кузиной (пожалуй, больше, чем с кузиной, добавила Эдит), и только потом смог, наконец, положить трубку и подумать о создавшейся ситуации. В какую-то минуту ему захотелось немедленно скрыться, бросив все. Затем Клос подумал, что похож же он на того Ганса, прошло восемь лет, невозможно, чтобы…

— Эдит Ляуш — это младшая дочь тети Хильды, — проговорил он вполголоса, и стоявший рядом фельдфебель Якобс, не расслышав, наклонил к нему свое толстое бабье лицо:

— Слушаю вас, господин обер-лейтенант…

— Ничего, ничего. — Клос подошел к вешалке, надел плащ, даже не стараясь скрыть своего волнения.

— Господин обер-лейтенант желал прочитать и подписать этот проект инструкции. — Фельдфебель замер перед ним с покорностью, типичной для мелкого служащего, каким он был до войны.

— В новом году, — ответил Клос, и фельдфебель Якобс воспринял это как шутку.

Клос выслушал от секретаря канцелярии новогодние поздравления и пожелания, потом зашел в кабинет шефа, чтобы поздравить его с наступающим Новым годом, поцеловал в подставленную щечку рыжеволосую Фредкен, его секретаршу, не забыв взглянуть на разложенные перед ней бумаги, ибо его сверлила одна мысль: он должен все узнать об Эдит Ляуш.

Клос пришел домой уставшим. Не торопясь открыл дверь своей комнаты, такой огромной для одного человека. Когда-то перед войной в этом невзрачном здании из красного кирпича размещалось ремесленное училище, а теперь в бывших его классах расквартировали немецких офицеров. Сначала он чувствовал себя в этом помещении, где с успехом можно было поселить два взвода солдат, не совсем уютно, но потом привык.

Сняв сапоги и сбросив мундир, Клос лег. Он сделал все возможное, что необходимо было сделать. А теперь оставалось только ждать. Удастся или не удастся? Может быть, все произойдет сегодня. Тем лучше, это был последний день 1944 года, принесшего ему немало неожиданных острых переживаний, волнений и успехов. На этот раз тоже должна быть удача! «Столько раз удавалось», — успел он еще подумать перед сном.

Разбудил его стук в дверь. Словно во сне, крикнул:

— Войдите!

В дверях стоял его ординарец Курт.

— Принесли от часовщика, — сказал он равнодушно.

— Благодарю, Курт. — Клос принял из его рук большой старомодный будильник. — Ты свободен до утра. Пойди к своей Маргарите. Подожди, — добавил Клос, — ведь ей необходим новогодний подарок, — и подал плитку шоколада.

Курт не выразил особой благодарности по этому поводу. Он знал, что обер-лейтенант не любит, когда его благодарят. Поняв, что командир предпочитает остаться один, Курт вышел из комнаты, подумав, что если он сейчас занесет Маргарите плитку шоколада, то она еще успеет испечь к новогоднему вечеру шоколадный торт, который он очень любил.

Клос подождал, пока в длинном, мрачном, запыленном коридоре стихнут шаги Курта. Только после этого запер дверь на ключ, подошел с будильником к окну. Скорее по привычке, чем по необходимости, положил на подоконник пистолет. Одно движение — и тыльная часть будильника отскочила. Вынув из тайника туго свернутый рулончик тонкой бумаги, Клос прочитал строчки, написанные мелкими буквами: «У тети Хильды ревматизм. Последнее письмо — в тридцать восьмом, встреча — в тридцать шестом в небольшом имении дяди Вейсенберга. Прогулки на лодке по пруду. Признание в любви в стогу сена. Беседка в саду. Луна».

— Немного, — пробурчал Клос, — но неплохо и это.

Он задумался. Ему вспомнились недели, проведенные в тесных комнатах здания управления военной контрразведки. Советский офицер часами допрашивал человека, на которого к счастью или несчастью, он был так поразительно похож. Он должен был только слушать и присматриваться через стекло, которое для того человека было обычным зеркалом следить за игрой мускулов его лица, за его жестами, манерой курить. И в какой-то день он представил себе, что уже более двух месяцев присматривается к Гансу Клосу, изучает его, но еще ни разу не видел, как он улыбается, смеется. Сказал об этом офицеру контрразведки, который допрашивал настоящего Клоса. И тот при очередном допросе старался сделать все, чтобы вызвать улыбку или смех на озабоченном лице немца. Офицер рассказывал забавные анекдоты, но лицо настоящего Ганса Клоса по-прежнему оставалось неподвижным.

— Не удалось рассмешить, — сказал офицер. — Будешь улыбаться по-своему. Не думаю, что там представится слишком много поводов для смеха.