Эли Берте - Шофферы или Оржерская шайка

– Будьте осторожнее, Вассер, не смешайте виновных с несчастными! Хлеб нынче тяжело достается, а время года холодное; много есть бедняков без пристанища, вынужденных прибегать к общественной благотворительности.

– Хорошо, хорошо! – упрямо ответил Вассер, гладя свой черный ус, – я беру все на свою ответственность и если сделаю глупость, буду отвечать за нее.

И, приподняв свою саблю, он собрался уже выйти.

– Право, Вассер, вы ничего не сделаете в такую темную ночь; согласитесь лучше отужинать с нами, а команда ваша в это время выпьет и по стакану вина за здоровье моей дорогой невесты. К тому же, завтра я жду сюда отряд гусар, которых просил у правительства на помощь жандармам и, конечно, экспедицией управлять будете вы.

На смуглом лице офицера ясно отразилось, как глубоко огорчило его это известие.

– Гусар! – с отчаянием повторил он. – И вы нашли нужным звать гусар нам на подмогу, военных безо всякой опытности для подобного рода службы и которые только будут мешать нам. По-настоящему, впрочем, нам нельзя и жаловаться!… Со всех сторон с каждым днем преступления увеличиваются, а мы и по сию пору не в состоянии ничего сделать и только вертимся в пространстве.

Ну так, черт возьми, я хочу же еще раз попробовать до приезда этих пресловутых гусар, а может, счастье и улыбнется мне! Обещаю, гражданин Ладранж, к вашей свадьбе приготовить вам подарок собственного изделия… Мое почтение мадам, прощайте господа; увидите, нужны ли нам ваши гусары.

И он уехал из замка.

По отъезде Вассера всеми овладело в гостиной какое-то неловкое чувство. Мария и особенно маркиза казались напуганными, Лафоре тоже никак не мог оправиться; только Даниэль с поставщиком тихо разговаривали о происшествиях того вечера.

Шепот их, сливаясь со стуком часов и треском огня в камине, не помешал, однако, обществу услышать слабый крик ужаса, раздавшийся около них. Говорившие обернулись. Старый нотариус, поднявшись с места и с протянутыми руками перепуганно глядел на одно из окон гостиной, расположенной, как мы уже говорили, в первом этаже замка.

– Что, что такое, любезнейший Лафоре? – спросил Даниэль.

– Там… там… за окошком… – говорил не шевелясь нотариус, только указывая рукой на предмет своего ужаса, – разве вы не видите человека, упершегося лбом в стекло?

Даниэль подбежал и быстро поднял легкие белые занавесы, закрывавшие некоторую часть окна.

– Но там ничего нет, – сказал он, – посмотрите сами!

Дамами овладел ужас, Даниэль жестом успокоил их.

– Я ничего не говорю, – бормотал Лафоре, – но я убежден, что видел…

Даниэль открыл обе половины рамы, холодный осенний ветер, ворвавшись в комнату, чуть не задул все свечи; несмотря на то, свет, падавший из комнаты, осветил весь цветник, бывший тут под окошком и при этом легко было убедиться, что нигде никого не было. Для большей вероятности Даниэль высунулся из окошка и несколько минут внимательно вслушивался; но ничего не услышал и не увидел.

– Ну, милый мой Лафоре, – сказал он, запирая окно, – вам показалось. Никто не посмеет прийти сюда подсматривать за нами, а если кто-нибудь из деревенских и захотел воспользоваться одной из прогалин в здешней стене, чтобы пробраться в сад и заглянуть, что здесь делают, то из этого не стоит так тревожиться и пугать дам.

Сконфуженный старик Лафоре снова уселся.

– Прошу вас и дам извинить меня господин Ладранж,

– начал он, – но мне так ясно представилось это страшное лицо, смотревшее на меня блестящими глазами; правда как вы говорите, все это, вероятно, только показалось мне, воображение мое все еще расстроено последними происшествиями, и мне все слышатся слова этого негодяя, обещавшего мне скорое свидание.

– Да, да, это так, добрейший мой Лафоре, – ответил ему Даниэль, улыбнувшись дамам, – вы еще слишком расстроены, и воображение ваше пугает вас… Но вот Контуа идет сообщить нам об ужине; стакан доброго вина вылечит вас, и я ручаюсь, что после стола у вас не будет уже более этих видений.

– Если позволите, господин Ладранж, я не буду и пробовать этого, а отправлюсь прямо в назначенную мне комнату; сейчас я не могу ни есть, ни пить и чувствую себя очень нехорошо, вероятно отдых и сон излечат меня; а потому я покорнейше прошу этих дам извинить меня… Завтра вы мне дадите квитанцию в полученных вами от меня деньгах, и в то же время я вам сообщу об одной личности из вашего семейства, заслуживающей особого внимания.

– Из моего семейства? – с удивлением переспросил Даниэль. – Как это можно…

Но видя, что бедный старик едва держится на ногах, он докончил:

– Хорошо, господин Лафоре, вы завтра все это мне расскажете, когда совершенно оправитесь… А теперь Контуа проводит вас в вашу комнату и – покойной ночи!

Поклонясь присутствующим, любезно изъявившим надежду, что нездоровье его будет без дурных последствий, он собрался уже выйти, опершись на руку лакея, как вдруг опять обратился к Даниэлю.

– Я вам покажусь трусом, господин Ладранж, но… крепко ли запирается комната, где я буду?

– Ну, уж это ребячество, добрый мой Лафоре; впрочем, успокойтесь: ваша комната во втором этаже, окна запираются крепкими ставнями, двери выдержат пушечный выстрел; все вместе составляет целую крепость. Как же можете вы здесь бояться этих негодяев?

– Конечно, господин Ладранж, но все-таки… Знаете, лучше возьмите вы к себе вот и этот портфель, в котором очень важные для вас бумаги. Завтра, если я буду здоров, я опять возьму его у вас; а до тех пор я предпочитаю, чтобы он был у вас.

Даниэль взял портфель с той снисходительностью, с которой всегда обращаются к слабостям стариков, и Лафоре ушел.

Вскоре маленькое общество перешло в столовую и уселось за стол. Благодаря шуткам поставщика, улыбка опять появилась на всех лицах, и к концу ужина неприятное впечатление вечера так изгладилось, что все посмеялись над страхом добряка Лафоре и не говорили уже о нем более. Возвратясь в гостиную, Даниэль дружеским тоном спросил у поставщика:

– Послушайте, дорогой мой Леру, теперь нам уже более не следует скрытничать; не можете ли вы как-нибудь объяснить нам появление у нас рубиновых серег, присланных мадемуазель де Меревиль от незнакомой особы?

– Я? – спросил изумленный Леру.

– Да, вы сами… Пожалуйста, не старайтесь отрицать, подарок великолепен, и именно это-то великолепие и смущает нас.

– Но, уверяю вас…

– Дорогой Леру, неужели вы так боитесь моей благодарности? – сказала Мария.

– Клянусь честью, я не знаю, о чем вы говорите, – ответил поставщик, – у меня никогда в уме не было предлагать вам рубиновый убор.

И видя, с какой недоверчивой улыбкой было принято его заявление, он прибавил: