Эли Берте - Шофферы или Оржерская шайка

– Да, Мег, – ответил тот, живо спускаясь вниз, и вскоре свободный вздох его доказал, что он благополучно добрался до земли.

Бо Франсуа тихо запер окошко.

– Итак, уж если мне нечего выбирать, то поторопимся к тому, чего отложить нельзя. Ну, господин Лафоре, потягаемся!

Бо Франсуа подошел к двери, за которой спал нотариус и, приложив ухо к скважине, долго и молча слушал.

Большая часть ночи уже прошла, во всех окнах замка огни один за другим давно погасли, и во всем этом старинном доме царствовала мертвая тишина; только по временам северный ветер с каким-то заунывным воплем вертел заржавевшие флюгера на крыше.

Нотариус Лафоре спал легким, болезненным сном, полным видений; а лихорадочно багровый цвет лица его свидетельствовал о сильном волнении, пережитом им в этот вечер. Разбуженный шумом передвигаемой около его кровати мебели, он конвульсивно поднялся и чуть слышно произнес:

– Кто там, чего от меня хотят?

– А, наконец-то вы, господин Лафоре, проснулись, -сказал кто-то очень осторожно около него, – и прекрасно! Очень рад, что могу наконец поговорить с вами…

Бедный нотариус, мысли которого еще не совершенно прояснились, живо отдернул занавеску, чтобы посмотреть, что за личность пришла с ним говорить в ночное время. Слабый свет от мерцавшей на камине лампы сгущал еще более темноту в остальной комнате. Вдруг к нему явилась человеческая фигура, высокого роста и насмешливо спросила:

– Как же это? Честнейший и аккуратнейший из всех нотариусов, вы не узнаете одного из своих клиентов?

На этот раз старый законник окончательно пришел в себя.

– Господин Готье! – проговорил он с ужасом, -Франсуа Жиродо, здесь, в моей комнате!… Я пропал!

И он снова упал на постель.

– Говорите тише! – грубо сказал ему Бо Франсуа. – А нет, так… Что ж тут удивительного, – продолжал он иронически, – что я здесь у своих родственников? Благодаря Бога, вы не успели еще лишить меня их дружбы, и они совершенно готовы присоединиться ко мне, чтобы принудить вас отдать мне мое наследство, неправильно вами задерживаемое…

– Сжальтесь надо мной, господин Готье! – прервал его старик, складывая руки. – Не делайте мне зла, я вам все отдам… Обещаю вам, клянусь вам!…

– Мы вот еще посмотрим, приятель, насколько ты чистосердечен; прежде всего нам надобно условиться о некоторых вещах, и если вы захотите обмануть меня, то, предупреждаю, раскаетесь! Вы довольно знаете обо мне подробностей и можете быть уверенным, что я шутить не люблю.

И он сел у изголовья Лафоре.

– Как я понял в бытность мою у вас, причина отказа вашего отдать мне наследство моего отца, – продолжал Бо Франсуа, – проистекает от невыгодных сведений, собранных вами обо мне. Вы имеете доказательства, что незаконный сын Михаила Ладранжа был не кто другой, как так называемый, Франсуа Жиродо, приговоренный Дурдонским трибуналом за разные грешки к тридцатилетней работе в рудниках. Приобретенные вами удостоверения такого рода, не оставляют более никакого сомнения в том, что Франсуа Жиродо и Франсуа Готье -одна и та же личность; из уважения же к почтенному семейству, которое открытием этого обстоятельства будет обесчещено, вы свято храните это дело.

Кроме того, этот Франсуа Жиродо, по вашим расчетам, долженствовавший еще быть в тюрьме долгое время, оказывается совершенно свободным и, мало того, со всеми нужными документами является к вам, как сын покойного Михаила Ладранжа. Сначала вы его признали в этих правах и даже отрекомендовали его семействам Ладранж и Меревиль; но с тех пор, как сделали это новое открытие, вы отказываетесь выдать требуемые им у вас сто тысяч экю, так как объясняете себе: что Франсуа Готье под именем Жиродо был присужден к наказанию, влекущему за собой политическую смерть, то и не может наследовать имущества после отца, которое должно неминуемо перейти к Даниэлю Ладранж и Марии де Меревиль.

Ну скажите, любезнейший мой Лафоре, не точно ли я угадал обоюдное наше с вами положение? И теперь не было ли у вас целью поездки, кроме того, что привезти им деньги на их доли из наследства, также сообщить и об этом обстоятельстве моему могущественному братцу?

Нотариус невыносимо страдал и только с трудом мог выговорить:

– Это правда… но я вам отдам деньги… и… и ничего не скажу господину Ладранжу.

– Очень хорошо! Но неужели вы думаете, что я удовлетворюсь обещаниями или даже клятвой с вашей стороны? Предупреждаю вас, мне нужны более верные гарантии. Для начала, так как я подозреваю, что вы должны иметь, во-первых, акт, свидетельство о тождестве Франсуа Жиродо с Франсуа Готье, во-вторых, выписку из постановления Дурдонского трибунала об упомянутом Жиродо. Вы должны были взять все эти бумаги с собой, чтоб показать их моему дорогому родственнику, в приятной надежде, что, пользуясь своей властью, господин Ладранж велит меня тотчас же арестовать, что чрезвычайно упростило бы в его пользу дело о наследстве… Итак, господин Лафоре, мне нужны эти бумаги, где они у вас?

– У… у меня их нет, – пробормотал старик, конвульсивно двигаясь на своей постели.

– Они у вас, сударь! Я убежден в этом; правда, я не нашел их в вашем платье, которое я сейчас все тщательно пересмотрел; значит, вы их спрятали куда-нибудь, где они?

– Их у меня уже более нет… Может, они остались в том чемодане, отнятом у меня разбойниками на большой дороге.

– Лгун! Остановившие вас люди – моя шайка, и я сам открыл чемодан, где кроме белья и платья ничего не было. Разве вы не узнаете моего голоса? Ведь это я сказал вам: "мы еще увидимся", – и, как видите, я держу слово.

Лафоре чувствовал, что дрожь его усиливается, но не мог ничего выговорить.

– Мне кажется, господин Лафоре, что вы еще не знаете, – продолжал полушутя, с полуугрозой Франсуа, – на что я способен. А между тем, я уже сказал вам сейчас, что не далее сегодняшнего вечера я предводительствовал большой шайкой разбойников, от которой вы избавились только каким-то чудом; вследствие этого, не содрогнетесь ли вы при мысли, что находитесь со мной один в этой комнате, настолько уединенной от всего дома, что крика вашего никто не услышит, и поэтому вы находитесь в полной от меня зависимости.

Чересчур уж сильный страх развязал язык несчастному нотариусу.

– Берегитесь! Вы не посмеете в доме такого лица!

– Ба! – начал Бо Франсуа с презрительной улыбкой, – уж не думаете ли вы, что я боюсь этого гордеца Даниэля? Я его так запутал в свои сети, что когда между нами произойдет разрыв, то он не посмеет ни говорить, ни действовать против меня… Что касается до этого дома, то, уверяю вас, он в полной моей зависимости; мне стоит только отворить окно, и завтра же никого не будет в живых из здешних обитателей, да и от самого дома останется одна груда пепла…