Иван Кошкин - Илья Муромец.

— Если ударить сейчас... Можно задержать переправу, — напряженно сказал Бурко, пытаясь восстановить дыхание.

— У Владимира не хватит сил бить везде, — покачал головой Илья. — Посмотри, видишь? В трех верстах отсюда тоже переправляются. У Калина столько силы, что можно и тысячу на переправе положить, зато с другого места перейдя, он ударил бы нашим в тыл и сам бы сбросил их в реку.

Илья посмотрел в сторону Киева. Калин переправлялся в пяти верстах выше города, но посад на левом берегу уже горел, подожженный то ли степняками, то ли своими же при отступлении.

— Тогда... — дыхание все не возвращалось, Бурко пытался удержать ходившие ходуном бока. — Тогда надо в Киев. Тебя там ждут — может, в поле нам с ними не совладать, но хоть на стенах отобьемся!

— На стенах... — Богатырь из-под руки осматривал вражий лагерь. — Нет, друг ты мой гривастый, не отобьемся. Вон, пороки [33] Пороки — стенобитные орудия, обстреливающие укрепления противника камнями. видишь? И кто его только надоумил, окаянного. Проломится в город — и поминай как звали, всех на улицах вырежут.

— Так что, будем просто стоять и смотреть? — Могучий конь яростно ударил копытом, раздробив в мелкий щебень попавший под ногу булыжник.

— Ты, Бурко, не ори, орать я сам умею. — Илья вглядывался во что-то, чего конячий глаз увидеть не мог. — Ты лучше вот что скажи — у Калина какого цвета шатер?

— Белого войлока, — озадаченно ответил Бурко.

— Белого, значит. А не он ли там на кургане светит?

Бурко изогнул шею, чтобы лучше видеть.

— Белого войлока шатер о сорока стенах... Знамя хвостатое. Да и воины вокруг все в железе... А как бы и не впрямь царский шатер. А ты к чему спрашиваешь?

— А вот к чему. Мыслю я — Калин тут всему заводчик. Сам же говорил: не будь царя — ханы все по своим кочевьям пойдут. А, как думаешь, Бурко Жеребятович?

— Вроде так.. ТЫ ЧТО ЗАДУМАЛ, СОБАКА МУРОМСКАЯ?

— А вот то и задумал. Голову снять — и конец всему. Второго Калина-то у них нет.

— А ты почем знаешь?

— А потом. Если Калин таков, как ты говоришь, то он всех, кто мог супротив него встать, в первую голову порешил. Таким ровня не надобна, — Илья подтянул поудобнее меч, остро жалея, что с ним нет ни щита, ни крепкой дощатой брони.

Бурко помолчал, роя землю копытом. Наконец богатырский зверь повернул голову и, кося глазом, посмотрел в лицо хозяину:

— А ты понимаешь, что это верная смерть? Даже если дорубишься — обратно не уйдешь.

— Все умрем, Бурушко, — Илья прошелся ладонью по опереньям стрел в колчане, затем вынул из налучья лук и стал с натугой сгибать, чтобы набросить тетиву [34] Лук хранился в налучье со спущенной тетивой, чтобы не ослаблять оружие и не растягивать тетиву. . — А так — хоть с пользой.

— Да ты же не прорвешься...

— Да с чего ты взял?

— Там же их десятки тысяч!

— Так я не драться с ним приду. Сизым кречетом до шатра — а уж с охраной как-нибудь управлюсь.

— Да ты и полпути не пройдешь!

— А я тебя и не зову с собой. Ты меня, Бурушко, только на тот берег перенеси, а дальше уж я сам как-нибудь...

— Русский конь своих в беде не бросает! — возмущенно заржал конь. — И потом, один ты и до холма не добежишь.

— Так ты со мной? — спросил Илья, передвигая поближе колчан.

— Да куда ж ты без меня, — вздохнул Бурко. — Иэх, держись теперь, Илюшенька, крепче — будем через Днепр скакать. Только разбег большой надобен — притомился я что-то. Как бы не от самого Киева. Ну, пошли, что ли...

Широкой рысью конь понес богатыря в степь.

Десятник Угоняй ходил крепкой сторожей в глубокой балке в двух верстах от Днепра. По-хорошему, следовало Угоняю быть под Киевом в десяти, от силы двадцати перестрелах, блюдя острым глазом, чтобы не выскочили ненароком из города злые урусские алп-еры. Но Угоняй был воин старый и мудрый и знал — в десяти перестрелах от города рыщут серыми волками киевские дозоры. Он не боялся, что воины десятка выдадут его темнику, хотя бы потому, что все они приходились ему сыновьями либо внуками.

По крутой стенке оврага слетел вскачь всадник. Угоняй улыбнулся — в младшем из сыновей своих, юном Нагоняе, немолодой воин видел себя таким, каким он был сорок лет назад.

— Эй, ата! Там в степи — мужик большой! И конь У него большой! Такого мужика за сто дирхемов продать можно! А коня — за тысячу! Надо его хватать — богатыми будем.

Угоняй отцепил от седла аркан.

— Слушайте меня. Я мужика арканом ловить буду. — вы здесь ждите. Загоняй за старшего.

Приземистый, мохнатый конек вынес десятника наверх, высокая трава скрывала обоих почти по шею. Мужик был недалеко — едва не в четырех перестрелах, что-то с ним было не так, с первого раза и не углядеть. Урус проходил стороной, и печенег пустил коня следом. Лишь подскакав поближе, он пригляделся и едва успел прижать рукой шапку, под которой дыбом стояли волосы. Мужик был в полтора раза выше обычного человека, но страшнее всего был конь — чудовищный зверь, которому конек Угоняя был чуть ли не по плечо. Тяжелый, ширококостный зверь, с копытами размером с блюдо, несся легкой рысью, но печенежская лошадка едва успевала за ним скоком. Не тысячу, не тысячу стоит такой зверь, а как бы не в десять раз побольше. Такого не стыдно и хакану подвести. Печенега и уруса разделяло лишь пятнадцать шагов, но беспечный мужик, похоже, ничего не замечал. Угоняй перекинул петлю в правую руку...

Будь на месте десятника степняк с Воронежа или Тана, он давно бы уже лежал в высокой траве, зажимая храп коню и моля Высокое Синее Небо пронести богатыря стороной, но кочевья Угоняя были за Итилем, в южных отрогах Каменного Пояса. Он раскрутил аркан и ловко набросил петлю на шею уруса, затем накинул веревку на локоть и начал слегка придерживать коня. Нет нужды дергать — сейчас глупый мужик сам схватится за горло, пытаясь сдернуть с шеи волосяную смерть. Страшный рывок едва не выставил Угоняю руку из плеча. Печенег почувствовал, как уши визжащего конька проносятся у него между ног, по скуластому лицу хлестнула жесткая трава, а затем твердая степь очень больно ударила десятника по всему. Урус несся вперед, а Угоняй волокся за конем, ударяясь о землю то левым боком, то правым, то спиной, то животом. Наконец Бурко вылетел на курган. Один Бог знает, почему, но если на вершине степного бугра не стоит каменная баба, то обязательно лежит бел-горюч камень. Десятник в последний раз подскочил в воздух и гулко пришел лбом в валун. Веревка лопнула, и Угоняй забылся тяжким сном.

— Хитрые все — куда деваться, — пробурчал Илья, обрывая с шеи остатки петли. — С арканами, поди ж ты, крадутся.

— Ты о чем? — сквозь зубы пробормотал Бурко, стараясь не сбить дыхание.

— Да так...

— Ну раз так, то держись — сейчас скакать будем.