Иван Кошкин - Илья Муромец.

Гореслав Ингварович снял шлем и утер с лица пот — солнышко поднялось уже высоко, в доспехе да поддоспешной стеганой рубахе становилось жарковато. Верный слуга подал серебряный ковшик с водой, черниговский воевода половину выпил, а остальное вылил на лысину, чтобы остудиться хоть немного. Третий час полки стояли на холмах над Васильевским шляхом, ожидая неприятеля. Хуже всего приходилось лошадушкам — чуя конский пот, со всей киевщины слетелись на почестей пир слепни и оводы, скакуны вяло махали хвостами, отгоняя крылатых своих мучителей. Чтобы не томить коней, Гореслав приказал воинам спешиться, и черниговцы стояли, опираясь на копья, обмотав повод вокруг левой руки. Старый воевода в который раз окинул взглядом поле, на котором им встречать ворога. Войско встало на холмах, что не круто сбегали к древнему Васильевскому шляху, по праву руку, к Лыбеди — черниговцы, по леву, к Днепровским кручам — смоленцы. Поле, шириной едва две версты, перегораживали двенадцать тысяч воинов, хотя какое поле — холмы, овраги, косогоры, здесь не разъездишься. Полки были выстроены в два ряда, один за другим, и все равно стояли тесно. На тесноту вся надежда — не будет поганым простора носиться вокруг и засыпать стрелами, хочешь не хочешь — сойдемся на длину копья, а там ужо посмотрим, чья рука крепче... Словно туча закрыла солнце, и Гореслав, почувствовав, что впервые с утра оказался в тени, повернулся.

— Что, воевода, ждешь не дождешься дорогих гостей?

Богатырь скалился из-под богатого, с золотой насечкой шлема, молодое, безусое лицо было чистым — ни пыли, ни пота.

— Жду не дождусь, Алеша, — степенно ответил Гореслав Ингварович. — Известно, ждать да догонять — хуже некуда. А что Илья Иванович?

— Спит, умаялся.

— А мы его добудимся ли? — встревожился черниговский воевода, наслышанный о крепости богатырского сна.

— На то у меня труба иерихонская имеется, — рассмеялся ростовец, показывая на висящий за спиной чудовищный, желтой потрескавшейся кости рог.

Оба замолчали, каждый думал о своем. Попович посмотрел налево, где от Днепра широким крылом стояли смоленцы. Время шло к полудню, а врага все не было, и Бабий Насмешник снял шлем, подставляя голову прохладному ветру, Серко вяло мотнул мордой, отгоняя наглых слепней, что лезли уже прямо в глаза.

— Ну и поле, пес его побери, — пробормотал Алеша.

Да уж, тут не разгуляешься — стиснутые узкой Лыбедью (как и прорыла себе такое ущелье) и широким Днепром две версты оврагов и холмов. За Васильевским шляхом поле словно шло волнами: холмы, за ними лощина, потом опять гряда — и снова спуск, и так до Выдобич и дальше, туда, где батюшка Днепр принимал под могучую руку малую Лыбедь и разливался привольно.

— Добро, — сказал вдруг Гореслав Ингварович, щурясь на холмы по ту сторону старой дороги. — Доставай-ка рог, Алеша, мнится мне — пора!

На вершину кургана в трех перестрелах от черниговских полков выскочили трое всадников да конь без седока. Поперек седла у одного из них мешком висел четвертый.

— Наши, — кивнул Алеша. — Порубежники. Видно, двинулся Калин.

— Эх, — покачал головой черниговец. — Вот неудача — и гроза нам в лицо идет. Глянь, какая туча поднимается...

— То не туча, — напряженно ответил богатырь. — То пыль от коней. И впрямь двинулся, да не сторожей, а всей силой!

Порубежники скоком слетели с холма, перемахнули дорогу и, нахлестывая коней, помчались к черниговскому стягу. Осадив лошадку в трех шагах от воеводы, старший из них открыл рот, желая, видно, доложиться, но зашелся сухим кашлем. Гореслав протянул руку назад, не глядя, принял у слуги ковшик и протянул воину:

— На, испей, молодец, — в голосе старого витязя звучала искренняя забота.

Воин сделал несколько жадных глотков и отдал воду подъехавшим товарищам:

— Печенеги в большой силе от Витичева брода идут, — прохрипел он. — Первые уже к нам скакали, а задние еще только на левый берег выехали. Три тьмы, не меньше!

— А что ж вы их до себя-то допустили? — спросил Алеша.

— Не допускали, — ответил порубежник, — как мы обратно скакали, из лесу много печенегов выехало, через Лыбедь по нам стреляли. Двоих насмерть убили, Степушку ранили.

— Из лесу? — сощурился Попович. — Знать, ночью где-то еще ниже Днепр перелезли, а теперь ладят нам в спину выйти. Ну да через Лыбедь тут не перескочить, овраг глубок.

— Езжайте в свой полк, добры молодцы, — велел Гореслав. — А ты, Алеша, труби в рог, буди Муромца!

Невыспавшийся и злой Илья из-под руки наблюдал за показавшимися первыми печенегами. В кожаных и войлочных, несмотря на жару, коротких кафтанах, на мелких лошадках, степняки носились по холмам, время от времени один из них спускался к дороге и тут же поворачивал обратно, пустив с оборота стрелу. Черниговцы, смеясь, ловили пернатых вестниц на щиты — на излете стрелы били слабо. Пошли шутки, что так можно и год воевать, но Муромец не обольщался — это были лишь застрельщики, а пыльная туча за дальними холмами все росла и росла... Вот один печенег вылетел на крупном, не степном коне на дорогу, вскинул копье и заорал на ломаном русском обидные слова. Черниговский строй не шелохнулся, все помнили слова муромского богатыря: ныне воюем не ради славы и не ради чести. Никто не выехал навстречу поединщику, и он, ругаясь грязно, поскакал обратно.

Туча была все ближе, и уже явственно дрожала земля. Шутки смолкли, Илья, оглянувшись по сторонам, увидел посуровевшие лица черниговцев, кто-то, волнуясь, все перехватывал поудобнее копье, перехватывал и не мог перехватить.

— Господи помилуй... — прошептал молодой воин слева.

Из-за гребня дальних холмов показалась Орда. Словно саранча по зрелой ржи, словно выросший в яростной буре вал на Русском море, ряды печенегов переливались через курганы. Первая волна уже скрылась из виду, спустившись к подножию горы, а по вершинам уже катилась вторая. Вот вторая спустилась вниз, первая показалась на ближних холмах, а из-за гряды лезла третья... Над печенежскими полками трепетали бунчуки, бились конские хвосты под степными значками, но не слышно было ни грома кожаных бил, ни воя дудок и рогов — Орда шла молча, страшно. Волна за волной, отряд за отрядом — вот передние вылезли на холмы на той стороне дороги и, не останавливаясь, потекли вниз. Гореслав, не веря своим глазам, смотрел на степняков, что были уже едва в трех перестрелах. Никогда печенеги не шли в бой так — в лоб, напором, всегда прежде пускали стрелы, налетали поближе, чтобы бросить сулицы, выдернуть кого арканом и прыснуть в стороны перед русской конницей. Не то здесь, степняки рысили ряд за рядом, в первом ряду многие одоспешены, и внезапно черниговский воевода с пронзительной ясностью понял, что сейчас произойдет.