Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

— Предохраняется, гад, — сказал Фридрих и вновь нажал на гашетку. — Детонирует раньше времени! — досадливо воскликнул он, когда и вторая граната не произвела на танк никакого эффекта. — Ну я тебя достану! — Он уже насаживал на трубу третью гранату.

— Достанешь, потерпи немножко, не трать попусту гранаты, у нас их и так мало осталось, — приговаривал Юрген, изучая в прорезь прицела систему крепления матрасов на броне. — Вот она веревочка, вот он узелок.

Он короткой очередью разрубил узел, матрас стал медленно сползать. Стоило ему приоткрыть бок танка, как туда врезалась граната Фридриха.

— От судьбы не уйдешь, — сказал Юрген.

Он и сам был горазд на разные придумки и уловки, но никогда не использовал их для собственной защиты, предпочитая полагаться на ловкость тела и быстроту реакции. Укрепления были не в счет. На позиции он эти матрасы в три ряда бы настелил, только дай. Но идти в бой с подушкой на голове — нет, это было не для него. Так что изобретение русских ему не понравилось. То, что танкисты сознательно шли на смерть и использовали это устройство лишь для того, чтобы подороже продать свои жизни, не приходило ему в голову. Он мерил людей по себе. Он не был фанатиком.

Случилось то, чего Фрике опасался с самого начала, — часть, оборонявшая дом на противоположной стороне улице, отошла. От солдат твердолобого майора толку было чуть, но они простреливали тротуар у основания их дома. Теперь там образовалась мертвая зона, куда просачивались русские, забрасывали в окна гранаты и пускали огненные струи. У них были даже наши фаустпатроны, у этих чертовых русских, и они весьма умело пользовались ими без всякого инструктажа и долгих тренировок. Подвальные окна в доме были заложены кирпичной кладкой задолго до начала боев в городе, в них были оставлены небольшие отверстия для стрельбы из фаустпатронов; теперь в них стреляли из тех же фаустпатронов, но с другой стороны, разнося вдребезги хлипкую кладку. Еще немного, и русские начали бы проникать в дом через подвал.

Не начали. Сгустилась тьма. Напор русских ослаб. Они удовлетворились тем, что заняли ряд домов на противоположной стороне улицы. В квартирах на разных этажах то там, то тут мелькали огни фонарей, слышались радостно–возбужденные крики, взрывы смеха, сквозь пороховую гарь пробился запах мирного костерка.

Пришел фельдфебель от «познаньцев», как окрестил их Юрген. Он сообщил подполковнику Фрике, что их батальон отходит. Они были хорошими солдатами и настоящими товарищами, эти «познаньцы», не то что майор из дома напротив.

— Отходим, — сказал подполковник Фрике, — в следующий квартал. Мы там построим новую линию обороны. Русские не пройдут! — Он попытался взбодрить измотанных солдат и самого себя.

На этот раз отходили цивилизованно, без скаканья по крышам, проходными дворами и узкими прогалами между домами, которые уверенно указывал Штульдреер. Они забрали с собой всех раненых, даже лейтенанта Ферстера, которому эта переноска приносила лишь жестокие и лишние страдания. В низ окна, у которого он вел огонь, попал русский снаряд. Ферстера, нашпигованного осколками, отбросило к дальней стене комнаты, на нем живого места не было. Его несли два санитара на самодельных носилках. Юрген нес одного из солдат своего взвода, которому осколок размозжил колено, он нес его, как пастухи носят овец, взвалив на спину. Солдат тихо стонал, его безвольно болтающиеся руки били по ногам Юргена.

У следующего квартала их встретил очередной майор с очередной диспозицией.

— Вашей роте отведен дом номер тридцать шесть, — сказал он, — третий дом за углом по правой стороне.

— Вы, обер–лейтенант, командуете ротой, — сказал Фрике Вортенбергу, — а чем командую я? — Это была грустная шутка.

— У вас раненые, — с неопределенной интонацией, вопросительно и с каким–то изумлением, сказал майор, — здесь в принципе есть госпиталь, в бомбоубежище, в паре кварталов отсюда. — И он принялся объяснять, как туда дойти.

— Я знаю, где это, — прервал его путаные объяснения Штульдреер, — я покажу. Я и сам хотел доложить вам об этом, герр подполковник, — сказал он, обращаясь к Фрике.

— Обер–фельдфебель Вольф, обеспечьте доставку раненых в госпиталь, — приказал Фрике.

Это было обычное бомбоубежище, предназначенное для жителей окрестных кварталов, бетонная коробка, немного утопленная в земле. Сейчас половина помещений была заполнена ранеными. Это нельзя было назвать госпиталем, раненых здесь могли только перевязать, а потом сменить пропитанную кровью повязку. Здесь и врачей–то почти не было, зато много добровольных помощниц.

— Зачем вы его сюда принесли? — закричал фальцетом сухонький старичок в медицинском халате, показывая на лейтенанта Ферстера.

— Здесь в округе нет другого госпиталя, — сказал Юрген.

— Ему не нужен госпиталь, ему нужно кладбище. Здесь вся округа — одно большое кладбище. Несите его туда, — сказал старичок, сникая, — мы уже устали выносить умерших.

Юрген перевел взгляд на лейтенанта Ферстера. Тот был мертв. Они оставили его тело там, несмотря на протесты, у них не было времени хоронить его, а бросить его как вышедшую из употребления вещь на груду других мертвых тел они не могли, ведь он был их товарищем.

В помещении, где лежали раненые, горели карбидные лампы, но другие помещения и коридоры были погружены в темноту, лишь тускло мерцали потолки.

— Потолки покрашены специальной люминесцентной краской, — пояснил Штульдреер, — на случай отключения электричества. Они светятся в темноте. Они долго светятся. Но электричества здесь нет еще дольше. И нет горючего для автономного генератора.

— Ваши здесь? — спросил Юрген.

— Нет, они ходят в бункер, это намного дальше, но там лучше и безопаснее: там туалеты, свет, вентиляция, зенитки на крыше, много зениток. Только выходить надо загодя, чтобы занять места для ночлега.

У выхода сидели трое мужчин в эсэсовской форме с поблескивающими офицерскими погонами. Юрген не придал их форме никакого значения, за последние дни он кого только не видел в эсэсовской форме, — в нее обряжали и новобранцев, и фольксштурм, и девушек–доброволок. Складывалось впечатление, что Берлин обороняли почти одни эсэсовцы. Что не вызывало сомнений, так это их ранения, так сидеть, сторожко устроив свои тела, могли только раненые. И еще они были крепко пьяны, на импровизированном столике между ними стояли кружки и две бутылки шнапса, почти пустые. Роль столика выполняли два заколоченных ящика с взрывчаткой.

— Придут русские, все взорвем к чертовой матери, — сказал мужчина с забинтованной ногой, перехватив взгляд Юргена.

— Кишка тонка, — сказал Юрген.

— Придержи язык, вошь армейская. Все беды рейха от вас, Вермахта, все вы в душе трусы, дезертиры и предатели.