Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

После этих слов Россель задумался надолго.

«Ай да Брейтгаупт! — Юрген в который уже раз восхитился доходчивостью народных мудростей Брейтгаупта. — Ох, недаром я взял нашего молчуна на переговоры. Ему всегда есть что сказать. В нужное время!»

Россель с натугой выдохнул воздух.

— Нет, — сказал он в третий раз.

Тогда Отто подошел к нему, взял «вальтер» из ниши, приставил пистолет к виску капитана и нажал на курок. Раздался выстрел. Голова Росселя запрокинулась назад. На стене образовался серо–розовый овал.

Они не закричали в ужасе. Они вообще не издали ни звука. Они много что видели в жизни и тем более на фронте. Они видели смерть в самых разных обличьях и в самых разных ситуациях. Они видели, как во время атаки убивают ненавистных офицеров выстрелом в спину. Они видели, как добивают тяжелораненых, иногда по их просьбе, а иногда и без. Им самим доводилось наносить «удар милосердия». Их трудно было чем–либо удивить.

Юрген понимал, что Отто нашел, возможно, самый лучший и быстрый выход из сложившейся ситуации. Ведь время безвозвратно утекало. Возможно, Отто спас их, по крайней мере увеличил их шансы на спасение. Но Юрген не испытывал к нему признательности за это. Он, Юрген, тоже нашел бы выход. Какой, он не знал. Единственное, что он знал, — это был бы другой выход. И еще Юрген понял, что Отто никогда не станет их товарищем. Он встретился взглядами с Красавчиком и Брейтгауптом. Они думали так же.

Брейтгаупт наклонился, взял автомат из рук Росселя, отсоединил магазин, засунул его в чехол на ремне. Наклонился к Росселю и Красавчик. Он достал из нагрудного кармана его кителя документы, переложил их в свой карман.

— Теперь никто не скажет, что мы бросили раненого командира, — сказал он.

Юрген повернулся и вышел из каморки.

Солдаты не теряли времени даром. Они собрали все оставшиеся боеприпасы, их подсумки и карманы раздувались от автоматных магазинов, на поясном ремне у каждого висело по две–три гранаты, рядом с пулеметом стоял ящик с патронами, поверх которого лежали три снаряженные ленты. Все деловито проверяли форму, кто–то переобувался. После спада накатила новая волна возбуждения. Все были уверены, что командир даст «добро». И эта уверенность перетекала в веру, что у них все получится, что они вырвутся из ловушки.

Но это среди тех, кто собирался в отрыв. Раненые были подавлены, они с тоской в глазах смотрели на собирающихся товарищей. Рядовой Штрумпф, который еще недавно принимал активное участие в разговоре, так и вовсе закрыл глаза. Казалось, что он потерял сознание. Нет, он потерял надежду. А рядовой Пфаффенродт, бывший обер–лейтенант, у которого были раздроблены ноги выше колен, безостановочно просил дать ему пистолет, он хотел застрелиться. Возможно, он бредил, но этот бред как нельзя лучше соответствовал настроению всех остающихся.

— Капитан Россель дал приказ на прорыв, — объявил Юрген, — он хотел лично возглавить штурмовое подразделение, но ранение не позволяло ему сделать это. Он вверил командование мне. Капитан Россель застрелился. Он не хотел обременять подразделение, и он не хотел сдаваться в плен. Это был его выбор.

Юрген ничего не выдумывал. Он просто повторил прием бывшего подполковника Вильгельма фон Клеффеля, который тот применил при отступлении на Орловской дуге. Сошло тогда, сошло и теперь. Люди легко верят словам, которые они хотят услышать.

Собственно, после первой произнесенной Юргеном фразы солдаты уже не особо и вслушивались. Они получили ответ на главный вопрос. Они радостно хлопали друг друга по плечам. Красавчик, Брейтгаупт и Отто Гартнер молча кивали головами, подтверждая все, сказанное Юргеном. Они тоже не шибко вникали в то, что он говорил. Они бы подтвердили все, что угодно.

— Каждый волен сделать свой выбор, — продолжал Юрген, — у кого есть воля и силы для прорыва… — Он сделал небольшую паузу и выстрелил: — Становись!

Он вытянул руку, и солдаты быстро построились в две шеренги, как на плацу. В строю стояли все, кто мог стоять. Юрген быстро прошел вдоль строя, вглядываясь в лица солдат. Он не заметил и следов страха, одну холодную решимость. В конце строя стояли Граматке и Зельцер. «Надо же, живой, — удивился Юрген, увидев Граматке, — и туда же, в прорыв! Ну–ну!» Он перевел взгляд на Зельцера. Тот отпустил раненую руку и попытался вытянуться по стойке «смирно». Далось ему это с трудом.

— Налево! — приказал Юрген. — К пролому! Ведущий — Хюбшман.

Солдаты двинулись через казематы в дальний конец казармы. Юрген задержал Зельцера. Он подождал пару мгновений, прислушиваясь к шагам колонны. Хорошо подготовились солдаты, ничего не звякало на ходу. Потом он обратился к Зельцеру.

— Тидо, — сказал он, вспомнив имя, — ты храбрый солдат и отличный товарищ, но ты не пойдешь с нами. Пойми меня правильно. Ты ранен и потерял много крови. Ты не сможешь помочь нам в бою, возможно, последнем нашем бою и будешь задерживать наше движение. Ты останешься здесь, Тидо. Это приказ.

Зельцер и не подумал оспаривать приказ. Он лишь сказал упрямо:

— Я не сдамся в плен. Это мучительная смерть или лагерь, та же смерть, только более мучительная.

— Не дури, Тидо, — сказал Юрген, — иваны не расстреляют вас. Русские не расстреляют вас, — повторил он громко, чтобы его слышали все раненые. Возможно, он хотел, чтобы его слова услышали и во дворе. — Русские даже предоставят вам медицинскую помощь. Победители великодушны. — Он вновь обратился с Зельцеру, уже тихо: — Через десять минут, ровно через десять минут, ты возьмешь вот этот флаг, — Юрген показал на настоящий белый флаг, который тоже успели сделать солдаты, — и помашешь им в окно. Затем ты спустишься с ним вниз и выйдешь во двор. И ты скажешь русскому офицеру, он понимает по–немецки, что наверху только раненые, которые не могут выйти сами.

— Я не сдамся в плен, — повторил Зельцер.

— Они не могут выйти сами, Тидо! Ты один можешь помочь товарищам, — сказал Юрген.

Он больше не мог тратить время. Он ободряюще похлопал Зельцера по плечу и побежал вслед своему подразделению. Солдаты стояли возле пролома, прижавшись к стенам.

— Иваны празднуют победу, — доложил Красавчик, — им не до нас.

Юрген осторожно выглянул в пролом. На противоположном берегу речушки не было ни одного русского солдата, ни одной пары глаз, смотревшей на них.

— За мной! — скомандовал он и первым нырнул в дыру, ведшую в бывшую конюшню.

Потолки в ней были высокие, метра четыре, не меньше. Но часть стены от взрыва бомбы обрушилась внутрь, так что летел Юрген недолго. Он приземлился на что–то мягкое, это было тело русского солдата, и скатился на пол. Руки уперлись в липкую густую жижу, смесь крови, лошадиной мочи, навоза и соломенной крошки. Вверх с мерзким жужжанием поднялось облако жирных мух, открыв взору развороченные внутренности лошади. Но это были несущественные мелочи. Юрген прижался к полу и быстро пополз к дальнему углу конюшни. Слева светлел открытый проем разбитых дверей конюшни. Его до половины закрывала баррикада из расстрелянных лошадей. Из–за нее, со двора, доносились громкие голоса, русская речь.