Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1

— А я, — упрямо продолжала служанка, — уверена, что видела мадемуазель в прихожей. Я даже подумала, — добавила она, еще пристальней глядя на госпожу, — что мадемуазель возвращается с прогулки по саду. Вчера вечером после грозы было так хорошо. Вечером гулять приятно: прохладней, да и цветы пахнут сильнее, не правда ли, мадемуазель?

— Но ты же знаешь, что я боюсь гулять по вечерам: я слишком боязлива, — улыбнулась Андреа.

— Можно гулять не одной, тогда не будет страшно, — отозвалась Николь.

— И с кем же, по-твоему, мне гулять? — спросила Андреа, не замечая, что разговор с горничной превратился в форменный допрос.

Продолжать выяснения Николь не решилась. Ее напугало хладнокровие госпожи, показавшееся ей верхом скрытности. Поэтому она сочла, что будет благоразумнее придать разговору иной оборот.

— Мадемуазель сказала, что плохо себя чувствует? — спросила она.

— Да, мне и в самом деле неважно, — отвечала Андреа. — Я чувствую себя усталой, разбитой, но не знаю почему. Я ведь вчера вечером ничего особенного не делала. Неужели я заболеваю?

— Но ведь бывают еще и огорчения, — заявила Николь.

— И что же? — спросила Андреа.

— А то, что из-за них тоже чувствуешь себя усталой, уж я-то знаю.

— Так, значит, у тебя какие-нибудь огорчения, Николь?

Слова эти прозвучали с таким высокомерным пренебрежением, что Николь решилась говорить смелей.

— Да, мадемуазель, — опустив глаза, ответила она, — у меня огорчения.

Андреа небрежно поднялась с постели и, раздевшись, чтобы тут же снова одеться, проговорила:

— Ну, что там у тебя, рассказывай.

— Да я, собственно, и пришла к мадемуазель, чтобы сказать…

Николь замолчала.

— Что сказать? Боже, до чего ж у тебя смущенный вид, Николь!

— Я выгляжу смущенной, а мадемуазель усталой. Нам обеим не по себе.

Слова «нам обеим» явно не понравились Андреа: она нахмурилась и с губ у нее слетело недовольное восклицание. Однако Николь не испугалась, хотя восклицание это могло бы навести ее на размышления.

— Ну, раз мадемуазель угодно, я скажу, — проговорила она.

— Начинай же.

— Я хочу выйти замуж, мадемуазель…

— Вот так так! Тебе нет еще и семнадцати, а ты уже думаешь о замужестве!

— Мадемуазель же тоже только шестнадцать…

— Ну и что?

— Разве в свои шестнадцать лет мадемуазель не подумывает о замужестве?

— Откуда вы это взяли? — строго спросила Андреа.

Николь собралась было сказать дерзость, но вовремя спохватилась: она хорошо знала Андреа и поняла, что разговор, еще не начавшись, может тут же и закончиться.

— Конечно, я не могу знать, о чем думает мадемуазель, но я простая крестьянка и поступаю, как велит природа.

— Вот интересно!

— Как! Разве это не естественно — любить и быть любимой?

— Допустим. Что ж дальше?

— Я люблю одного человека.

— А он вас любит?

— Думаю, да, мадемуазель.

Поняв, что слова ее прозвучали не очень-то убедительно, Николь исправилась:

— То есть я уверена в этом.

— Прекрасно, насколько я вижу, вы в Таверне не теряете времени зря.

— Нужно же подумать о будущем. Вы — знатная барышня и, конечно, получите наследство от какого-нибудь богатого родственника, а у меня даже родственников нет. У меня будет только то, что я добуду себе сама.

Все это казалось Андреа делом нехитрым; мало-помалу она перестала думать о тоне, в котором произнесены были не понравившиеся ей слова, и ее врожденная доброта взяла верх.

— Так за кого же ты хочешь выйти? — спросила она.

— Ах, мадемуазель его знает, — глядя своими хорошенькими глазками прямо в лицо Андреа, ответила девушка.

— Я его знаю?

— Прекрасно.

— Да не томи же — кто он?

— Я боюсь, мой выбор не понравится мадемуазель.

— Мне?

— Да, вам.

— Значит, ты сама не считаешь его удачным?

— Я этого не говорю.

— Ладно, назови его, не бойся. Господа должны принимать участие в людях, которые хорошо им служат, а я тобой довольна.

— Мадемуазель так добра!

— Да говори же и зашнуруй меня наконец!

Николь призвала на помощь всю свою проницательность, собралась с силами и проговорила:

— Это… это Жильбер!

К ее великому изумлению Андреа и бровью не повела.

— Жильбер! Маленький Жильбер, сын моей кормилицы?

— Он самый, мадемуазель.

— Как! Ты хочешь замуж за этого мальчика?

— Да, мадемуазель, за него.

— И он тебя любит?

Николь почувствовала, что решительный миг настал.

— Он сам сто раз говорил мне об этом, — ответила она.

— Ну что ж, выходи, — спокойно проговорила Андреа, — не вижу никаких препятствий. Твои родители умерли, он сирота, так что оба вы сами распоряжаетесь своей судьбой.

— Конечно, — пробормотала Николь, совершенно ошеломленная тем, что дело ее решилось вопреки всем ее предчувствиям. — Значит, мадемуазель не против?

— Вовсе нет. Только вот оба вы еще очень молоды.

— Значит, сможем дольше прожить вдвоем.

— Но вы ведь оба бедны.

— Мы будем работать.

— А где же будет работать он? Парень ведь ничего не умеет.

Устав от притворства, Николь внезапно перестала осторожничать:

— Если позволите, я хотела бы сказать, что мадемуазель плохо относится к бедному Жильберу.

— Вот как? Я отношусь к нему так, как он того заслуживает. Он же лентяй.

— Зато, мадемуазель, он много читает и хочет лишь одного — учиться.

— Он своеволен, — продолжала Андреа.

— Но только не с мадемуазель, — отозвалась Николь.

— Что ты имеешь в виду?

— Мадемуазель это известно лучше, чем кому бы то ни было. Вы же заставляете его приносить дичь к столу.

— Я?

— А ему порой приходится прошагать десять лье, прежде чем он что-нибудь найдет.

— Ей-богу, мне никогда и дела не было до…

— До дичи? — насмешливо подхватила Николь.

Будь Андреа в обычном расположении духа, она, быть может, посмеялась бы шутке горничной и не заметила бы таящейся в ней горечи. Однако в это утро нервы у нее были натянуты как струны. Каждому слову Андреа, каждому ее движению предшествовала нервная дрожь. Даже малейшее мысленное усилие составляло для нее препятствие, которое всякий раз нужно было преодолевать; выражаясь современным языком, Андреа была раздражена. Слово это — удачное изобретение филологов: оно напоминает нам о дрожи, которая пронизывает нас, если мы откусим кусок какого-нибудь очень терпкого плода или прикоснемся к чему-либо шероховатому.

— Это что еще за шуточки? — внезапно придя в себя, осведомилась Андреа, к которой вдруг вернулась ее проницательность, исчезнувшая было из-за дурного самочувствия.

— Это не шуточки, мадемуазель, — отвечала Николь. — Шуточки хороши для знатных дам, а я — бедная девушка и честно говорю только то, что есть.

— Так что же ты говоришь?