Евгений Тарле - Сочинения — Том I

Но реакционная партия, действовавшая при дворе, еще не считала себя окончательно побежденной. Она удалила императора Фердинанда в Инсбрук, чтобы напугать венскую буржуазию призраком анархии, а вслед за тем консервативные и клерикальные органы заговорили в тоне горестного смирения, что, конечно, мыслимо ли монарху оставаться в городе, находящемся в руках безумствующей молодежи, и т. д. Буржуазия уже стала заметно неодобрительно относиться к «академическому легиону», и вдруг ночью 26 мая последовал правительственный приказ, чтобы «академический легион» разоружился и разошелся.

26 мая опять состоялось собрание студентов в университете. Приходилось вновь считаться со смертельной опасностью, потому что целые полки солдат уже были размещены на площадях и маршировали по улицам, и носились упорные слухи, что уж на этот раз стрелять будут, что придворная партия реакции взяла верх и что императорский приказ не стрелять («Nit schiessen!» — как произносил Фердинанд) взят назад. Солдаты заняли также и площадь перед университетом с целью не дать рабочим подойти к студентам. Тогда «академический легион» отрядил несколько десятков студентов в фабричные районы, чтобы просить рабочих о немедленной помощи. Тысячи рабочих, узнав о том, что происходит, почти бегом бросились к университету. Прорвавшись в город, несмотря на все препятствия, рабочие с криками: «Да здравствует университет! Да здравствует «академический легион»! устремились к университетской площади. Но еще раньше, чем они туда подошли, отдельные человеческие потоки, отклоняясь от главной массы, вливались в узкие улицы и переулки, и с лихорадочной быстротой там и сям стали подниматься баррикады. Больше полутораста баррикад, мигом отдали во власть рабочих чуть ли не четверть всей территории города Вены. Крики «Да здравствует «академический легион»! звенели в воздухе; начали появляться вооруженные толпы уже не рабочих, а лиц буржуазного круга из числа тех, которые еще сохранили революционное настроение. Правительство после колебаний, длившихся несколько часов, снова уступило: слишком явной представлялась необходимость предпринять страшнейшую резню с сомнительной надеждой на победу, слишком решительна была поддержка, которую получили студенты от рабочих, чтобы можно было растерянным министрам настоять на своем. Было заявлено, что «академический легион» не будет уничтожен. Тотчас же войска вышли из города, а студенты и рабочие, разгуливая в шумных процессиях, громко ликовали, предаваясь торжеству полной победы…

Таковы воспоминания, которые вынес венский народ о роли своего студенчества в эту вечно памятную весну 1848 г.

В Берлине роль студентов была гораздо менее заметна, хотя и тут их активное участие в революции 1848 г. не подлежит сомнению; уже с самого начала берлинских волнений, с первых чисел марта, среди толп, собравшихся в Тиргартене, часто на столах для ораторов появлялись питомцы Берлинского университета, приглашавшие берлинское население примкнуть к освободительному движению, раскаты которого уже гремели над Европой. Уже с 9 марта чаще и чаще стали происходить отдельные стычки между толпой и разъезжавшими по всем улицам патрулями, и студенты, собираясь перед университетом, встречали солдат свистками и угрожающими криками. Волнение в городе разгоралось, и 16 марта студенты пошли к королевскому дворцу, где и заявили о необходимости для восстановления порядка создания вооруженной студенческой милиции; это предложение было резко отклонено даже не королем, который их и не принял, а комендантом дворца.

Берлинские студенты вносили в движение ярко выраженную национально-объединительную окраску: подобно предшествовавшему университетскому поколению 1817–1819 гг., о котором у нас была речь в начале этого очерка, студенты Германии стремились не только к конституционному режиму, но и к объединению отечества, и национальные германские знамена, имевшие в те годы значение мятежной манифестации, чаще всего проносились по улицам именно студентами. В этом отношении сыновья буржуазии явились особенно яркими выразителями стремлений и чаяний, распространенных во всем классе.

Наконец, настал страшный день 18 марта с избиением безоружной толпы на Замковой площади, и вспыхнуло тотчас же после этого вооруженное восстание. Борьба на баррикадах, на площадях, в домах шла не на жизнь, а на смерть, с ужасающим ожесточением. Студенты приняли в этот день и эту ночь (с 18 на 19 марта) самое живое, а местами даже руководящее участие в бою. Подобно венским собратьям, студенты бросились сейчас же после зверства на Замковой площади в рабочие кварталы и оттуда призывали рабочих в город на борьбу. Всю ночь баррикады отражали солдатские атаки; всю ночь строились новые и новые баррикады.

Университетские профессора явились между многими другими депутациями к королю Фридриху-Вильгельму IV с убедительнейшей просьбой прекратить кровопролитие, но король с жаром напал на них с упреками по поводу того обстоятельства, что, как его величеству докладывали, студенты очень заметны между революционерами и защитниками баррикад. Студенты действительно выдавались своим мужеством; один из них стоял на самом опасном и совершенно открытом месте баррикады с черно-красно-золотистым знаменем в руке, как бы нарочно выставляя себя мишенью для солдатских пуль. Рабочие и ремесленники не уступали в эту ночь студентам и всюду спешили занять самые опасные места. Борьба разгоралась, набатные колокола звонили без устали, солдаты требовались всюду разом все в больших и больших количествах и вместо каждого убитого революционера появлялось трое, пятеро, десятеро…

В 7 часов утра появилась знаменитая прокламация Фридриха-Вильгельма: «К моим дорогим берлинцам». Король уступил, — революция победила.

Когда спустя 3 дня после сделанных уступок прусский король проезжал между шпалер ликующего, но все еще грозного народа, он, обращаясь в речах, произнесенных во время этой прогулки к отдельным группам населения, не счел возможным забыть студентов. Когда он проезжал верхом на лошади мимо университета, его поджидала толпа студентов. Они были вооружены холодным и огнестрельным оружием и страшно возбуждены всем пережитым, но, подобно остальным берлинцам, вину кровопролития они приписывали не самому королю, которого знали за незлого человека, хотя и взбалмошного фантазера, а принцу прусскому и военной партии, всегда довольно нагло себя державшей даже во дворце короля. Напротив, Фридрих-Вильгельм IV отчасти пользовался даже популярностью в тех кругах, которые мечтали об объединении Германии, ибо романтически настроенный ум короля, как было известно, с симпатией обращался к воспоминаниям о средневековой Германской империи. Вот почему и студенты встретили короля приветствиями. Король обратился к ним тут же с речью, в которой подчеркнул свое нежелание «узурпировать» корону Германии (Фридрих-Вильгельм IV боялся принять эту корону, так сказать, из рук революции), а также выразил любовь свою к «германской свободе и единству». Особенной ясностью эта речь не отличалась, но начата была характерными для того момента словами: «Сегодняшний день есть великий, незабвенный решительный день. В вас (студентах — Е. Т. ) сокрыто великое будущее, и когда в середине или конце своей жизни вы оглянетесь на прожитую жизнь, то все же вы вспомните об этом дне. Учащиеся производят величайшее впечатление на народ, а народ — на учащихся…»