Явлат Ильясов - Месть Анахиты

Поди угадай теперь наперед: сейчас он скажет то, скажет другое…

Красс обходит войско. Места мало, подразделения сжались тесно, одно к другому. Легион. Шесть тысяч солдат. Он делится на десять когорт, по шестьсот человек. В когорте — три манипулы, в каждой манипуле — две центурии.

Над сотней солдат и получил власть старый Корнелий Секст.

Красс его взял примпилом — командиром первой центурии первой когорты. Никаких особых выгод звание примпила не приносит, разве что честь первым кидаться в бой. Все командиры центурий получают равную плату: 240 денариев в год. Зато он всегда на виду. И поскольку всякое повышение — награда, его ценят и добиваются.

У республики нет постоянного войска: солдат вербуют в случае надобности, а минует нужда — распускают. Красс набрал свой легион на скорую руку. Но это не беда. В Риме каждый взрослый мужчина — опытный воин.

— Неужто Красс с одним легионом думает взять весь Восток? — удивленно шепнул Корнелию невольник Эксатр, сопровождавший хозяина и высших военных начальников.

— Дурень! — презрительно бросил ему Корнелий. — Это ядро. Разве мало у нас легионов стоит в сирийских городах?

— А-а…

Смотрите, как быстро меняется человек. Будто Корнелий не должен рабу Эксатру два сестерция, которые, хоть и получил задаток, не спешит вернуть.

— Запиши на первой же стоянке: Римское народное собрание обязало Марка Лициния Красса покорить Великую Парфию.

— Но ведь этого не было, — удивился Эксатр. — Как раз наоборот…

Войско шло на юго-восток, через Лациум в Кампанию, к Неаполю.

Знакомые места! Здесь, вдоль знаменитой Аппиевой дороги, Красс повесил шесть тысяч мятежных рабов-спартаковцев, захваченных в плен. Далеко впереди его ждет другая дорога славы — Великий шелковый путь. Уж если понадобится, он ее всю, от Тира до Китайской стены, уставит крестами и распнет на них столько варваров, сколько пожелает.

Легион, четко разбившись на подразделения, растянулся на целую милю: дозор, головной отряд, основной отряд, замыкающий. Позади скрипел обоз.

Красс, дабы не утруждать в седле старые кости, ехал в середине войска в легкой повозке.

Справа шел покорный Мордухай, слева — Эксатр, непокорный.

Триумвир, как всегда, серьезен, холоден и сдержан. Зато глаза! Какой в них страстный огонь.

Дорога пошла круто вверх. Все напряглись. И натянулась с острым беззвучным скрежетом незримая цепь, что связала господина с невольником.

— Ты… поэт, — проворчал триумвир недовольно. По правде говоря, его уже начинала раздражать духовная борьба между ними, которую он сам же затеял. — Ты должен делать, что прикажут.

— Поэт не соучастник, — сухо сказал Эксатр. — Он свидетель. Как получили бы мы представление о прошлых веках, если б от них не осталось беспристрастных, точных описаний? Лишь по одним славословиям и фактам, вкривь истолкованным в угоду тому или иному важному лицу, не восстановишь историю, у которой мы учимся. Чтобы более или менее убедительно изобразить твой небывалый поход, я должен хоть примерно знать его причину.

— Восток — наш извечный враг, — убежденно изрек Марк Лициний Красс.

— С чего бы это! Что-то я не слыхал до сих пор, чтобы скифы, армяне или другой восточный народ вторглись в Лациум и шумели под стенами Рима.

— А слыхал ты о греко-персидских войнах? Кир, Дарий и Ксеркс. Битва при Фермопилах…

— Как не слыхать?

Повозка натужно скрипела, поднимаясь к перевалу. Рощицы пиний, точно девицы, сбежавшись и вскинув руки-ветки, удивленно взирали сверху, с откоса горы, на угрюмое шествие в долине.

— Но вовсе не персы затеяли их! Все началось с ионийцев, милетских греков. А Милет, ты знаешь, город азиатский, он — на восточном берегу Эгейского моря. Из-за чего-то они не поладили с Киром. Из-за чего, кто виноват — это другой вопрос. Важно, что те нелады были их внутренним делом. Вот тут-то в их споры и вмешалась гордая Спарта. А как же! Ведь это Спарта… Она пригрозила Киру: не трогай ионийцев, иначе тебе будет худо. Вздорный народ. Кир, обозленный их наглостью, ответил: если он проживет достаточно долго, то спартанцам придется говорить не о несчастьях ионийцев, а о своих собственных. И пришлось! Правда, несколько позже…

Повозка перевалила через крутизну и покатилась вниз. Красс неприязненно косился на Эксатра, которому пришлось прибавить шагу, поспешая за ним. Сволочь! Умен. Не так-то легко его свалить. Погоди же, сейчас я сокрушу тебя одним ударом.

И он сказал на дне глубокой лощины, куда они спустились:

— Вот об Аристотеле ты, уж конечно, не слыхал.

Они опять двинулись в гору.

— Я его читал, — кратко ответил Эксатр.

— Где?

Повозка накренилась на глубокой выбоине, Красс чуть не выпал из нее.

— Я учился в Бактрах, в греческой школе.

— А! — Красс покрепче ухватился за поручни сиденья. — Это там ты нахватался знаний?

— Мы и раньше знали кое-что. Или ты думаешь, мы у себя на Востоке до греков бегали без штанов, со шкурой на плечах, дубиной помахивая, жутко покрикивая?

— Все равно! Варвар — по своей природе раб, и быть рабом для него полезно и справедливо. Что говорит Аристотель? — И Красс произнес наизусть: — «В целях взаимного самосохранения необходимо объединяться попарно существу, в силу своей природы властвующему, и существу, в силу своей природы подвластному. Первое, благодаря своим умственным свойствам, способно к предвидению, и потому оно, уже по природе своей, существо господствующее; второе, так как оно способно лишь своими физическими силами исполнять полученные указания, по природе своей существо подвластное. В этом отношении и господином и рабом, в их взаимном объединении, руководит общность интересов».

Он вспомнил это почти слово в слово. Ибо выучил с детства. И понимал с детства мир соответственно.

— Хе! Хитро. И все тут? — усмехнулся Эксатр. Новый подъем оказался круче прежнего, повозку бросало из стороны в сторону. Она тарахтела и скрежетала, вот-вот развалится. — Но те, на Востоке… они вовсе не считают себя варварами! Своим умом, своими руками, без чьих-либо указаний, соорудили в пустынях каналы, перед которыми Тибр — всего лишь ручей, и возвели города, перед которыми ваш хваленый Рим — захудалое селение. У них свой язык, свой уклад жизни. Свои законы. Своя письменность, музыка и живопись. У них есть память. У них было прошлое, есть настоящее…

— Но будущего не будет! — отрезал Красс. Повозка поднялась на гребень горы, но за нею не оказалось спуска: они уперлись в огромную красную скалу в черных трещинах, и дорога у ее подножья уходила влево. — Нет будущего без нас! — Он обвел рукой свое войско. — Философ Панеций сказал: Рим, как мировое государство, осуществляет целенаправленность мирового разума.