Глин Айлиф - Царь Итаки

С этого момента родосцы воспринимали итакийцев в изгнании, как своих. В дальнейшем обе группы встречались каждый вечер в большом зале и всегда сидели рядом на протяжении тех месяцев, пока оставались в Спарте.

Представители Родоса прибыли одними из первых и уже несколько дней находились в городе. Второй человек после их командира оказался порывистым и дерзким воином жутковатого вида. Его звали Гиртий, и он быстро подружился с Галитерсом — возможно, оттого, что оба занимали одинаковое положение.

— Вот он, — объявил Гиртий Галитерсу, но достаточно громко, чтобы его услышали все итакийцы, и показал толстой рукой, жесткой от мускулов, на невысокого хрупкого человека, сидевшего с представителями высшей знати. — Царевич Тлеполем с Родоса. Более красивого и достойного грека еще не рождалось. Именно он женится на Елене.

Эперит увидел молодого человека с детским лицом, который пытался отрастить бороду, но пока еще не смог накачать никаких мускулов, о которых стоило бы говорить. Он глупо улыбался, сидя позади группы претендентов на Елену. Светло-каштановые локоны падали ему на глаза, и Эперит подумал: молодой царевич выглядит совсем не к месту среди таких гордых людей.

Затем Гиртий назвал других царей и царевичей, которые уже прибыли. Эпериту никогда раньше не доводилось видеть таких славных людей, собравшихся вместе. Он посчитал почти невероятным то, что за такое короткое время поднялся с отверженного своей страной до одного из приближенных к высшей знати мира, говорящего на греческом языке. Перед ним сидели люди, в коллективную власть которых было трудно поверить. Когда соберутся все, то они будут представлять все народы и династии, имеющие хоть какое-то значение во всей Греции. Отцы большинства обладали легендарной славой, но многие являлись великими воинами и сами по себе. Еще важнее казалось то, что они представляли становящуюся зрелой молодежь греческой знати.

До того, как Гиртий успел назвать всех с сообщением родословных, в зал вошла новая группа мужчин, одетых в черное. Все глаза повернулись к ним, когда они приближались к двум одинаковым тронам, где сидели Тиндарей и Икарий.

— Мирмидоняне, — проворчал Гиртий, и Эперит узнал среди них своего приятеля Пейсандра.

Они остановились перед сидевшими группой царями и поклонились, потом рассеялись среди толпы. Это произвело впечатление на Эперита, потому что хорошие манеры являлись признаком людей чести. Поэтому он не мог понять враждебности в голосе Гиртия. Перед двумя тронами остался только один человек, который стоял с напряженной спиной и вроде бы чувствовал себя неловко. Юноша видел его только со спины, но догадался, что они с ним одного возраста, хотя этот воин оказался выше и более сухощавым. Поскольку он был во главе мирмидонян, Эперит предположил, что это их лидер Патрокл. Тиндарей жестом предложил ему присоединиться к группе царей. Раб принес табурет, но к удивлению Эперита, его поставили на полу перед возвышением, где сидели остальные цари и царевичи.

— А почему он не сидит с остальными? — спросил Ментор, повторяя мысли Эперита.

— Потому что он не благородного происхождения, — пояснил Гиртий, презрительно глядя на вновь прибывшего. — Это — простолюдин, как ты и я, и представляет здесь Ахилла. Однако думает, что он лучше нас всех. Нахальный ублюдок! Эти мирмидоняне все наглые.

Патрокл сел на скамью, и Эперит впервые увидел его лицо. Большой нос и высокие скулы обращали на себя внимание на треугольном, чисто выбритом лице. Этот человек обладал тонкой шеей, на которой выделялся кадык, напоминавший камень. Смотрел Патрокл презрительно, и его выражение лица становилось еще более неприятным из-за полуприкрытых веками глаз, в которых читалось неодобрение. Но было неясно, к кому он относится с таким пренебрежением — к шумным простым воинам справа или элите царей, расположившейся слева.

— Так, вот на кого стоит посмотреть мужчинам, которые прошли половину Пелопоннеса, — сказал Дамастор.

Эперит проследил за его взглядом. В большой зал вошла молодая женщина. Темно-каштановые волосы были стянуты в хвост на затылке, и он весело раскачивался из стороны в сторону при каждом ее движении. Девушка оказалась высокой — может быть, чуть ниже Эперита. Ее стройное тело скрывалось под зеленым пеплосом, который доходил до лодыжек. Ее уверенность в себе говорила о принадлежности к правящей династии, хотя надменность и презрение, обычные для людей ее ранга, в данном случае отсутствовали.

— Значит, это и есть Елена? — спросил Эперит, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Елена? — фыркнул Гиртий. — Это не Елена, парень. Это дочь Икария, Пенелопа.

Одиссей поднял голову, когда Пенелопа приблизилась к возвышению, и его беседа с Агамемноном и Диомедом прервалась. Он едва ли мог оторвать от нее взгляд. Девушка уверенно пробиралась среди мужчин, а царевич был очарован красотой ее движений и идеальной симметрией спокойного лица. Он подумал, что если это и есть Елена, то стоило проделать все путешествие только для того, чтобы взглянуть на нее.

Когда Пенелопа добралась до возвышения, Одиссей встал и быстро расправил складки на своей не самой новой одежде.

— Тиндарей, репутация твоей дочери вполне заслужена, — сказал он и низко поклонился, однако был не в силах оторвать взгляда от умного и красивого лица девушки. — Неудивительно, что лучшие мужчины Греции собираются в Спарте.

Пенелопа уперла кулачки на бедра, склонила голову и нахмурилась, сдвинув ровные брови.

— К счастью, ум не является обязательным требованием для лучших людей Греции. Как хорошо, не правда ли? — спросила она, а затем, отмахнувшись от последнего претендента на руку Елены, повернулась к Тиндарею. — Дядя, твоя царица просит себя извинить. Она поручила мне сообщить тебе, что Елена вскоре появится здесь.

Царь кивнул.

— Снова не может найти нужное платье?

— Вероятно, у нее их слишком много, дядя, — ответила Пенелопа. — Но думаю, что выбранное ею платье подчеркивает ее лучшие черты.

— Отлично! Именно это хотят видеть мои гости.

— Может статься, ты не будешь так радоваться, когда она появится, — хитро улыбнулась Пенелопа. — Но все будет показано.

Она склонила голову и повернулась, что уйти.

— Пенелопа! — сурово сказал Икарий. — Я воспитывал тебя не для того, чтобы ты грубила незнакомцам. Возможно, в дальнейшем ты будешь менее резкой при обращении к царевичу Одиссею.

Так и не поворачиваясь, девушка сделала глубокий вдох и закрыла глаза.

— Простите, господин, — сказала она, хотя было не совсем ясно, перед кем она извиняется. Затем дочь Икария посмотрела снизу вверх на Одиссея и искренне добавила: