Андрей Орлов - Харбинский экспресс

Фотограф пожал плечами:

— Зачем возить корову на чердак? То есть я хочу сказать, к чему напрасные усилия? Нет, Фроим Симанович останется при своей природной наружности. А вот вам очень желательно подправить кое-чего.

Павел Романович ожидал, что Цицикар — просто село, и назвать его городом можно только с изрядной натяжкой. Однако же он ошибался. Дома были вовсе не сплошь деревянные, имелось немало строений каменной кладки. Правда, в большинстве явно старавшихся хоть отдаленно напоминать новомодные постройки в Харбине: то высунутся с верхнего этажа затейливые балкончики с полосатыми противосолнечными тентами, то запузырится толстенькими крашеными колоннами крыльцо-портик, выстроенное в популярном стиле а-ля антик. Даже купола у православного храма были тоже густого, шоколадного цвета — как у харбинского.

Но только теперь храм стоял разоренный, разграбленный. А на луковке, перевернувшись, повис сбитый крест. Да и сам Цицикар являл собой гнетущее зрелище: на улицах никого, многие дома сожжены, а частью побиты, присутственные места все в запустении. Лавки напрочь разграблены. На тротуарах и мостовых грязь, мусор, обломки чужого скарба — должно быть, выброшенного красными витязями по ненадобности. А кое-где встречалось зрелище и похуже: собаки, терзавшие неубранные трупы.

Трудно даже представить, что отряд красных всего за сутки устроил подобное бедствие.

Шли так: впереди, ссутулясь и вжав голову в плечи, брел Симанович. Подле него, шаркая, приволакивая ноги, — вахмистр; руки у того и другого связаны за спиной. А следом вышагивали Дохтуров и ротмистр. Правда, узнать их теперь было нелегко: лица измазаны, волосы всклокочены, безпогонные мундиры расстегнуты, что называется, до пупа.

У ротмистра в довершение картины в углу рта тлела цигарка.

Павел Романович, не имевший привычки к табакокурению, на ходу лузгал семечки, весьма живописно сплевывая шелуху.

Карабины держали за спиной. И Павел Романович весьма убедительно покрикивал на «арестантов»:

— Шевелись, безугольщина! А то вот погоню босоплясом!

Это, конечно, была авантюра. При мало-мальски дотошной проверке сей маскарад никого бы не обманул. Расчет был на непродолжительность маршрута, а также на то, что пошли уж вторые сутки непрерывных грабежей и пьянства, и «красные витязи» определенно должны сомлеть от водки и пролитой крови.

Пока брели от окраины — все было спокойно. Но когда нищие фанзы сменили двухэтажные дома, ситуация изменилась. Попадались навстречу вооруженные бойцы парижско-коммунального батальона, и пару раз маленькую процессию даже окликнули. Симанович при этом еще больше сутулился, а у вахмистра как-то особенно заплетались ноги.

Но обошлось.

Наконец вышли на широкую улицу, шедшую параллельно железнодорожному полотну. Улица была загляденье: нарядные домики в два ряда, наличники сплошь резные, а за невысокими палисадниками — фруктовые сады, где уже наливались сахарным соком первые маньчжурские груши.

Тут ротмистр стал проявлять сдержанное нетерпение: злым шепотом спросил, долго ли еще, и знает ли сам Симанович, куда и к кому направляется?

Надо отметить, что к этому моменту Павел Романович и сам стал несколько сомневаться. И то сказать: забрались невесть куда — а ведь главноначальствующим этой шайки коммунаров удобнее было б разместиться поближе к центру. Скажем, в вокзальной пристройке, а еще лучше — на жандармском розыскном посту. Вот уж где все под рукой: и телеграф, и телефонный аппарат. Да и в смысле визуального наблюдения розыскной пункт очень удобен: в самом центре, да еще на пригорке.

Но фотограф шагал и шагал, как заведенный, а вопрос ротмистра вовсе проигнорировал. И тут, грешным делом, посетила Павла Романовича вполне очевидная мысль: а ну как все рассказанное Фроммом Симановичем — чистой воды выдумка? И приведет их опальный фотограф прямехонько под коммунарские штыки? Чтоб гнев от себя отвлечь или еще для какой цели.

И так от этой мысли сделалось на душе скверно — хоть назад поворачивай.

Но в эту самую пору из-за угла вывернулись двое заросших мужичков в солдатском. Расхристанные, но при оружии, вели они третьего, совсем молоденького. По всему, троица была мертвецки пьяна. Старшие покуда держались на ногах, а младший совсем обессилел: шел, глаз не раскрывая, и выписывал ногами, обутыми в ярко-желтые кожаные ботинки (несомненно американского производства), такие вензеля, будто они у него были на шарнирах и могли гнуться произвольно в любую сторону.

Столкнулись, можно сказать, нос к носу.

— Эй, кавалерия! — заорал один. — Кого споймали?

Момент получился щекотливый. Прямо сказать — опасный. И ведь разглядели, что карабины кавалерийские! Даром что пьяные.

Симанович остановился и словно стал меньше ростом. Вахмистр в замешательстве оглянулся назад: Павел Романович увидел его чудные, белесые, совершенно оловянные глаза.

Ротмистр выплюнул цигарку:

— Абрашку ведем. Не видишь?

— Ого! Да энто ж наш хотограф! И куды вы его?

— Куды-куды. На кудыкину гору, — ровно ответил Агранцев. — Комиссаров приказ, не твоего ума дело. Проваливай.

Расчет был на властность в голосе и авторитет комиссара, товарища Логова-Логуса.

Однако не получилось.

— Но-но, не задирайся! — закричал второй. — Мы ж вятские, ребята хватские! Чё вынырнул-то, подкопытник? Или леща плескануть?!

И шагнул вперед, сжав кулачищи — изрядного, надо признать, калибра.

Его товарищ, видя такой расклад, сбросил с плеча руку сомлевшего коммунара и тонко крикнул:

— И мы — Воронеж-хрен-догонишь! Раз догонишь, два возьмешь! Ну держись, кавалерия!

По всему, кровопролития было не избежать. И, вернее всего, с самыми печальными для «конвойной» команды последствиями.

Но тут, лишенный опоры, младший коммунар постоял-постоял, а после мягко осел наземь. Это движение неким не вполне ясным образом привело его в соответствие с окружающей действительностью: глядя снизу вверх удивительно чистыми, прямо-таки лучезарными глазами, он вдруг сказал почти трезво:

— Ой, Симанович! Живой! Ну надо же! А кто это с вами?

И тут Павел Романович узнал этого парня. Молодой, розовощекий, синеглазый, с белыми кудрями из-под рабочего картуза — ну конечно же, Лель! Тот самый. Только румянца поменьше, да кудри сбились и потускнели.

— Мое почтение… — пробормотал Симанович. — Таки вот, заарестовали меня. Однако ж спешу доложить, недоразуменьице вышло…

— А-а… — протянул Лель. — Это бывает. Пойдем-кось вместе до товарища комиссара.

— Со всей моей радостью. — Фотограф засуетился и даже руками взмахнул (хорошо, ротмистр дело знал и узлы затянул на совесть, так что веревки выдержали). — Прошу учесть: в моем лице вы имеете человека, прикипевшего всей душой к новой власти. Новая власть дала мне буквально все! Вы не еврей, вы не можете этого знать. А теперь вышла ошибка, да ведь комиссар не даст пропасть бедному Симановичу…