Эдмундо Конде - Яд для Наполеона

— Бен-жа-мен! — растягивая гласные, почти пропела ему вслед мадам Бастид, вставая. Парнишка замер. — Ан-ту-ан! Шарль! Или может… Филипп?.. Поль? Мишель? Себастьен? Мне почему-то кажется, что ты никогда не получишь имя. — Мадам Бастид остановилась в дверях. — А человек без имени — это человек без души, смутная тень в царстве живых, — цедила она сквозь зубы. — Тебе известно, что египтяне считали имя самым верным спутником человека, и если тень оставляла своего хозяина первой, имя покидало его в самую последнюю очередь? Тебе не кажется, что они были правы?

— Не знаю, мадам, — продолжая стоять к ней спиной, еле слышно ответил мальчик.

— Не знаешь? А то, что помощник конюха должен входить в дом не с парадного, а с черного хода, этого ты тоже не знаешь?

— Это я знаю, мадам.

— В таком случае — убирайся вон, чтоб глаза мои тебя больше не видели!

Паренек, с трудом удерживая тяжелое седло, не поворачивая головы, направился в боковой коридор. Дойдя до двери, на мгновение замер, словно набираясь сил, затем решительно переступил порог.

На кухне пахло чем-то сладким. На звук отворившейся двери обернулась Камилла — как всегда подтянутая и энергичная. Она еще не переоделась, но была уже аккуратно причесана. Ее сестра, кухарка Аннетта, в переднике и неизменном чепце, с руками по локоть в муке, на деревянной лопате извлекала из печи румяные пышки. Рядом одна из помощниц замешивала тесто, а другая усердно толкла что-то в бронзовой ступке. Встретившись пустым взглядом с глазами Аннетты и Камиллы, мальчик проследовал на каретный двор. Пристегнутые к седлу стремена, мерно покачиваясь, били его по ноге.

Спустя пару минут следом за ним отправилась Аннетта. Она толкнула створку ворот конюшни и, как и следовало ожидать, увидела мальчишку у гнедого коня. Стоя на невысокой стремянке, он промывал животному раны на холке.

— Я ходил к шорнику подогнать седло, — сказал он.

— Не подходи ты к нему так близко. У него дурной норов.

— Не дурной. Он просто боязливый.

— Да чего ж ему бояться-то, сынок?

— Он людей боится.

— Как думаешь, ему очень больно? — участливо спросила Аннетта.

— Ничего, вылечим, — мальчик окунул тряпку в воду, но когда вынимал ее, вдруг резко вскочил и схватился за запястье, как делают, когда считают удары пульса.

Его лицо побелело. Аннета, с опаской косясь на коня, подобрала тряпку, ополоснула, отжала и, передав мальчику, тут же отступила.

— Тебе все еще мерещится это? — спросила женщина.

Мальчик кивнул и снова принялся обрабатывать рану. Конь сопел и тряс головой.

— И во сне кошмары мучают?

Мальчик снова кивнул.

— Мне стыдно, — проронил он.

— Стыдно? — переспросила Аннетта. — Да ты должен гордиться, малыш! От укуса такой змеи и взрослый-то вряд ли бы спасся. Это просто чудо. Ты был еще такой маленький… — Она немного помолчала. — Скажи, почему ты не хочешь, чтобы мы называли тебя как прежде, когда ты был совсем крохой и спал в одной комнате со мной и сестрой?

Гнедой повернул морду и обнюхал мальчика, который, стоя на стремянке, прикладывал влажную тряпку к его хребту. Свободной рукой мальчик приобнял коня за шею.

— Какими бы именами меня ни называли, все они ненастоящие, Аннетта. — У меня нет имени, но у меня есть или были родители. Родители есть у всех. И я должен найти их и спросить, как они меня назвали. — Произнеся это, он с такой силой промокнул рану, что у гнедого по крупу потекли струйки воды, смешанной с кровью. — А покамест я не желаю, чтобы кто бы то ни было как-то меня называл.

— Даже мы? Ведь мы придумали для тебя столько разных имен… — Аннетта перекрестилась.

Мальчик, по-прежнему не оборачиваясь, процедил сквозь зубы:

— Можете подзывать меня свистом, дать мне кличку, как животному, понукать подзатыльниками, только не называйте меня именем, которое мне не принадлежит…

Когда Аннетта шла через двор на кухню, руки у нее дрожали. В такие минуты ей часто вспоминался ее собственный сын, зачатый от законного мужа, казненного в зловещую пору Террора, единственное кровное дитя, которое умерло, так и не успев родиться. Аннетта на мгновение обернулась и с поникшей головой, словно боясь оступиться, перешагнула порог кухни.

Только одно занятие в мире доставляло мальчику подлинное удовольствие — ездить на рынок со старым полуслепым кучером. Случалось это почти всегда на заре. Пьер приходил на конюшню и будил его, поглаживая усы. Мальчику не нужно было ничего говорить, он проворно вскакивал и, потирая заспанные глаза, запрягал в повозку гнедого, покуда конюх что-то бурчал себе под нос.

По дороге Пьер любил расспрашивать своего подопечного обо всем на свете. Что ты сейчас читаешь? До какой главы дошел? А можешь мне разъяснить то-то и то-то? А что ты думаешь по такому-то поводу? Тайком от хозяйки Пьер снабжал мальчика книгами. Одному Господу ведомо, какие бы страшные кары обрушила на них госпожа, узнай она, что книги, которые старый конюх брал из ее библиотеки, предназначались для мальчишки. Буквы под руководством Пьера он выучил без особого труда и теперь читал уже самостоятельно и довольно бегло.

— Тебе пора сменить очки, — как-то сказал ему мальчик, когда они в очередной раз ехали на рынок.

— Глупости. Я и в этих прекрасно вижу. Даже лучше, чем пару лет назад. Итак, мы говорили о Руссо. Руссо — великая личность, замечательный философ. А кроме того, отец большого семейства. Ведь у него было много детей, как у простолюдина! — гнул свое Пьер.

— И он их всех отдал в воспитательный дом.

— Да не может того быть!.. А ну-ка закрой глаза… — Мальчик послушался. Он знал, что вот сейчас Пьер достал небольшую оплетенную бутыль, откупорил ее и сделал добрый глоток. Затем рукавом вытер губы и убрал бутыль обратно. — Теперь можешь открыть. Не все, что делают взрослые, предназначено для детских глаз…

Пьер нахлобучил поглубже шапку и хлестнул коня, но тот внезапно и очень резко остановился.

— Н-н-но! Что за черт! Ты чего это вдруг? — разозлился Пьер.

Конь протяжно заржал.

Перед ним, посреди улицы стояла старуха в черной накидке грубого сукна и соломенной шляпе, надетой поверх завязанного под подбородком платка. Она с немым ужасом смотрела на коня, горячо дышавшего ей в лицо. Мальчик что-то шепнул Пьеру. Конюх вначале беспомощно таращился на него подслеповатыми глазами и только потом, сообразив, перевел взгляд на старуху.

— Хорошая лошадка, молодчина! — наконец сказал он гнедому, а старуха, придя в себя, заковыляла на другую сторону улицы.

До рынка они добрались без особых приключений.

К этому часу рынок там было уже полон народу. Прилавки и лотки с навесами образовывали ряды, растянувшиеся вдоль и поперек огромной площади. Кое-где торговля велась прямо с повозок. Всюду громоздились корзины с зеленью, объемистые мешки и ведра с овощами, разнокалиберные бутыли и бочонки с вином. Над рынком стоял неумолчный гул голосов: что-то спрашивали покупатели, кричали, расхваливая товар, продавцы. В больших деревянных ящиках и плетеных клетках кудахтали куры, резвились кролики. Воздух пронизывали запахи начинающих портиться перезрелых фруктов, протухших яиц, птичьего помета и людского пота. Нестерпимый смрад висел над рядами, где торговали дарами рек и морей. Пьер с мальчиком старались обходить их подальше, если только им не приказывалось напрямую пополнить запасы рыбы. Трухлявые доски настила пропитались зловонной жижей, оставшейся от протухшей рыбы. Адский дух поднимался к самому небу, досаждая даже тем, кто как будто был начисто обделен обонянием.