Нина Соротокина - Свидание в Санкт-Петербурге

Тогда Никита повернул разговор на боковую тропочку, как бы к Софье отношения не имеющую.

— Голубчик мой, Софья, пойми… Ты обяжешь меня на всю жизнь! Билет на две персоны. Я не могу ехать во дворец без дамы!

С таинственным видом он начал намекать на некую интригу, в которой Софья могла бы ему помочь, говорил, что она должна заменить на балу Алешку, который уж точно никогда не отказал бы другу.

— Но я замужняя дама, я не могу ехать во дворец с посторонним мужчиной!

— Это я-то посторонний?

— Я никогда не была в императорском дворце. Я не представлена ко двору!

— Я тоже не был. Я тоже не представлен. Что из того? Маскарад не признает условностей!

Дело решила Вера Константиновна. Она явилась в комнату, постояла в дверях, слушая их перепалку, и сказала решительно:

— Непременно надо ехать. Это такая удача — билет во дворец. Если Софья не поедет, бери, Никита-друг, меня. Уж я-то найду, чем заняться на маскараде. — Она вскинула голову и ушла на кухню следить за кухаркой, чтоб та не извела лишних продуктов.

— А костюм?

Никита понял, что барьеры пали.

— Через полчаса сюда приедут Сашка с Анастасией и привезут роскошный костюм!

При упоминании о Белове Софья слегка нахмурилась. Нельзя сказать, чтобы она недолюбливала Сашу, скорее просто стеснялась — уж очень он был в себе уверен и еще скрытен, еще напыщен, а потом эта дурацкая манера острить и все осмеивать! Право, его насмешливость касалась до всего, он мог ерничать даже по поводу детских болезней. А его отношения с Алешей… «Твоя приверженность к русскому флоту просто смешна, — так он говорил. — Это безрассудство — любить то, чего нет!» Алеша относился к подобным замечаниям со смехом, он вообще прощал Саше любые слова и выходки, но Софья их прощать не хотела.

Другое дело — его жена. Ее нельзя было назвать подругой, слишком они были разные, да и виделись крайне редко, но Анастасия любила их флигелек, часами могла слушать про детей, и Софья забывала, что она гордячка, что приближена к государыне и ведет жизнь совершенно отличную от ее собственной. Саша приехал один, был сух, официален, сказал, что Анастасии не удалось вырваться из дворца и что она их там встретит. Нахмуренное лицо его как нельзя шло к чопорному испанскому костюму: атласной, подбитой ватой куртке с неимоверно узкой — не вздохнуть — талией и короткими штанами-трубками.

Костюм Никиты не имел названия, что-то средневековое, скажем, из одеяния алхимиков: бархатный плащ, берет с длинными, поднятыми вверх ушами и черная маска-лорнет.

— А повеселее ничего не было? — спросил Никита, примеряя берет.

— А чего тебе веселиться? — недовольно пробурчал Саша. — Ты мизантроп, и попробуй подобрать костюм на твой рост? А в этом берете ты похож на Эразма Роттердамского.

— Такой же умный… — Никита скорчил рожу в зеркале. Но Софья… Приняв трепетными руками коробку с костюмом, она надолго исчезла из комнаты, а потом появилась в чем-то красном, сверкающем, флорентийском или венецианском. Голову ее украшал замысловато повязанный, прозрачный шарф с ниспадающими на плечи концами, на висках туго, как пружинки, вились локоны. Эта прическа делала ее похожей на одну из итальянских мадонн, а слабая озабоченность больным горлом Николеньки и капризами Лизаньки и, конечно, раскаяние, что она идет куда-то без мужа, выражались чуть заметной складочкой меж бровей, делая ее строгой и по-царски неприступной.

— Богиня! — развел руками Никита.

— Вам очень идет этот костюм, — согласился Саша, и в голосе его не было ни тени насмешки, а только улыбка и восхищение.

Пестрая троица вышла в сад, смеясь и разговаривая. Когда они подошли к дому Луиджи, створки окна на втором этаже внезапно растворились и Саша встретился глазами с обладательницей черных глаз и темных локонов, перевязанных желтой лентой.

— Какая пригожая девица!

— Где пригожая девица? — встрепенулся Никита. — Обожаю смотреть на пригожих девиц.

Однако в окне уже никого не было.

— Наверное, это Мария, дочь Луиджи, — сказала Софья. — Она недавно приехала из Италии. Такая скромница… — добавила она насмешливо. — Воображаю, как удивил ее наш вид.

Они обогнули дом. Для Марии этого времени оказалось достаточно, чтобы накинуть мантилью, бросить взгляд в зеркало, сбежать вниз по лестнице, выскочить в сад, а затем, сдерживая дыхание, чинно, как бы гуляя, проследовать навстречу Софье и ее гостям.

— А вот и она, — негромко рассмеялась Софья. — Мария, добрый вечер! Позвольте представить вам моих друзей…

Испанец Белов щелкнул каблуками неудобных туфель. Эразм Роттердамский, он же Никита Оленев, склонился в поклоне, помахивая беретом, словно пыль с дорожки сдувал перед очаровательной девицей. Мария присела, лукаво тараща на него округленные глаза.

— Мне кажется, я вас где-то видел… — нерешительно промямлил Никита.

— Я тогда была как мокрая курица, которую сунули в прорубь, — с удовольствием согласилась Мария. — Я вас сразу узнала. У меня остался ваш плащ. Я принесу… — Она сделала стремительное движение, но Софья удержала ее.

— В другой раз, — сказала она непреклонно. — Никита частый гость в моем доме.

— Да, да… А сейчас мы спешим на маскарад во дворец. — У Марии было такое выражение лица, что Никита невольно говорил извиняющимся тоном.

Он не мог знать, что юная Мария, волнуясь и споря с собой, целых три часа, если не больше, не отходила от окна, ожидая его выхода из флигеля Корсаков. Кажется, чего проще, пойти к Софье и узнать, за какой такой надобой явился сюда красивый молодой человек. Но это было совершенно невозможно, ноги не шли. Что это — случай? Или он каким-то неведомым способом отыскал ее в огромном городе? Но все это не важно! Главное, что судьба, экономная хозяйка, на этот раз расщедрилась.

У калитки Никита оглянулся и приветливо помахал девушке рукой.

— Мы еще встретимся, князь, — прошептала Мария негромко.

Парадный подъезд дворца был ярко освещен факелами. Карет было великое множество: больших и малых, скромных, кое-как покрашенных и роскошных, обитых бархатом с золотой бахромою, с зеркальными стеклами, с кучерами в буклях и треуголках, гайдуками и скороходами с традиционными булавами в руке. Скороходы в шапочках, курточках с бантиками явно мерзли и жались к лошадям, пытаясь похитить у них лишнее тепло.

Суета, смех, разговоры… Дамы сбрасывали теплые плащи и епанчи прямо в каретах, феями выпархивали на мостовую, вскрикивая от восторга и холода — второе мая на дворе, а затем исчезали за высокими дверьми. Гвардейский караул нынче пропускал всех, и уже внутри, в большом вестибюле, приглашенные предъявляли билеты.

Маскарады были любимым развлечением государыни Елизаветы, и она привила эту любовь вначале двору, а позднее и всему Петербургу, вменив особам двух первых классов давать поочередно костюмированные балы.