Нина Соротокина - Свидание в Санкт-Петербурге

— Начнем сначала, — бодро сказал Дементий Палыч. — Ваше имя и звание?

Никита внезапно сел, почесал руки: их словно судорогой сводило. От следователя на стену падала большая носатая тень, перо в руке казалось кинжалом.

— Я, пожалуй, останусь Сакромозо, — сказал Никита.

— Вы ведете игру, мне не понятную… пока. Очевидно, кто-то велел присвоить вам чужое имя? Очевидно, за деньги… или под честное слово?

Никита молча, чуть покачиваясь, смотрел на следователя.

— Я помогу вам, — продолжал Дементий Палыч, — вы князь Никита Григорьевич Оленев. Вас арестовали в покоях великой княгини. Как вы туда попали?

Никита задумался ненадолго, потом коротко бросил:

— Не скажу!

— Перестаньте дурачиться, юноша. Неужели вы решили водить за нос всю Тайную канцелярию? Но зачем — вот главный вопрос. Когда будет получен ответ на него, тогда и все прочие вопросы обзаведутся ответами. И беседовать мы с вами будем до тех пор, пока вы не ответите мне внятно: зачем вы назвались именем Сакромозо?

«Это тупик, — думал Никита, рассеянно скользя глазами по комнате. — На эту тему мы можем беседовать годы. Неужели в этих стенах пройдет вся моя жизнь? — Взгляд его уперся в фигуру Дементия Палыча. — Хромой черт! Нет, я здесь жить не буду. Сбегу — или руки на себя наложу».

Меньше всего он в этот момент думал о Екатерине. «Не впутывать ее!» — это было столь однозначно, что не стоило отдельной мысли. Сказать этому Стражу, мол, она приказала, также невозможно, как перепилить себя пилой в надежде, что каждая часть тела выйдет на свободу.

Дементий Палыч не мог угадать мыслей арестованного. Он видел бородатого, тоскующего человека, который слегка повредился в уме, иначе зачем бы он так тупо и сосредоточенно рассматривал комнату, которую видит каждый день? И уж совсем непереносимо, когда вы являетесь объектом этого угрюмого, бессмысленного взгляда, который украсился вдруг оскорбительной усмешкой. Дементий Палыч знал этот взгляд. Он быстро спрятал свой немецкий башмак под стол и люто обозлился на князя, что тот вынудил его к этому вороватому жесту. В довершение всего Оленев опять лег, как бы давая понять, что считает допрос оконченным. «Пащенок, а туда же…» — подумал Дементий Палыч злобно и вдруг крикнул фальцетом:

— Извольте встать!

Для убедительности он стукнул по столу с такой силой, что свеча выскочила из шандала и погасла. Они очутились в полной темноте.

— Ты на меня не ори, — спокойно сказал Никита, у него вдруг возникло ощущение, что он один в камере и беседует не с колченогим Стражем, а сам собой. — Говорить мне с тобой не о чем, но одно слово подарю: «Случайность». И ты уж сам шевели мозгами, тебе их хватит.

Дементий Палыч нащупал наконец огниво, чиркнул палочкой по насечке. Свеча неохотно загорелась. Вот ведь чертовщина какая — руки у следователя тряслись. Оленев удобно сидел на топчане, привалившись спиной к стене, а насмешливый взгляд его опять шарил под столом, там, где прятал Страж немецкий ботинок.

— Ах, случайность? — повторил следователь ехидно. — И с Гольденбергом ты случайно знакомство водил?

— Вы что-то путаете, милейший!

«Щенок спесивый! Князя из себя корчит! — мысленно возопил Дементий Палыч. — Я тебе покажу князя! Я тебя на место задвину, ты у меня по темнице своей ходко забегаешь! Завоешь, мерзавец, слезно… Соплями весь топчан извозишь!»

Он набрал воздуха в легкие:

— И сведения тайные в коллегии Иностранной по крупицам собирали — тоже случайно! И цифры Гольденбергу носил, сам знаешь какие, тоже случайно?

Кончив кричать, следователь перевел дух и только тут заметил, что тоску с князя, как рукой сняло. Перед ним сидел до крайности удивленный и, что особенно странно, веселый молодой человек.

Ах, не стоило на него высыпать все разом. Эти вопросы надобно выдавать по штуке на допрос. Ишь глазищи-то вылупил! Ладно, пусть поразмыслит на досуге.

Стараясь не хромать и прямо держать спину, Дементий Палыч проследовал к двери.

— Больше на допрос один не ходи! Прибью! — крикнул ему вслед Никита и, как только дверь закрылась, быстрым, упругим шагом прошелся по комнате.

Жизнь устроена из рук вон, миром правит глупость, случайность, подлость, безумие, но что ни говори, скуке в ней нет места. Подождите, господа, дайте сосредоточиться — о чем ему только что толковал этот невообразимый колченогий господин Страж?

— Боже мой, зачем ты приехал? Государыня пребывает в меланхолии, все ей не так, меня поминутно кличет, а смотрит недобро, — торопливо говорила Анастасия, как бы ненароком заталкивая Сашу за штору в уголке полутемной гостиной Петергофского дворца.

— Зачем приехал? Соскучился, — беспечно ответил Саша, с удивлением рассматривая большой, с кудряшками на висках черный парик, украшавший голову жены.

— Что ты на меня так смотришь? Не заметил разве, что мы все в черных париках. Мне в знак особой милости разрешили свои волосы не стричь, поэтому и голова как кочан.

— А другим остригли?

— Наголо, — резко сказала Анастасия и, что было совсем на нее не похоже, шмыгнула носом, словно перед этим плакала.

Саша посмотрел на нее внимательно: глаза жены и впрямь были красными. История с черными париками очень взволновала женскую половину дворца, и не одна Анастасия ходила с исплаканными глазами. Объяснялось все просто. Накануне перед балом парикмахер Елизаветы покрасил ей волосы, да, видно, не проверил загодя французскую краску — перетемнил. Государыня признавала только светлый цвет, а тут мало того, что волосы темны, так еще краска легла неровно, одна прядка светлая, другая каштановая. В те давние времена модницы еще не поняли особого шика разноцветных прядей. Елизавета была в великом гневе. Смущенный и испуганный парикмахер поклялся, что все исправит, стал полоскать волосы государыни в каком-то им самим придуманном растворе, который благоухал и давал прекрасную пену. Однако после полоскания волосы хоть и стали одноцветными, но еще больше потемнели, и не в каштановый тон, а в серый с грязноватым оттенком. Парикмахер был отхлестан по щекам, а всем дамам и фрейлинам велено было, дабы оттенить голову государыни, носить черные парики. Приличных париков нужного цвета нашлось с десяток, не более, а все прочие косматые, нечесаные, пыльные и усохшие до детских размеров. Девицу или даму можно обругать, опозорить, кнутом отстегать, но нет для нее большего наказания, чем заставить себя изуродовать. А здесь даже обижаться не сметь! Если мал парик, то без разговоров снимали лишние волосы, а то и вовсе брили голову. Охи, вздохи, плач… Словно стая черных галок спустилась в петергофский парк, проникла в царские покои.

— Да будет тебе. — Саша поцеловал жену в шею, потом коснулся губами щеки, она пахла мятной водой, обязательной принадлежностью косметики, прозванной «холодцом»; может, из-за этого щека показалась холодной, словно неживой. — Черный цвет тебе очень к лицу. И потом ты у меня такая красавица, тебе хоть стог на голову надень…