Нина Соротокина - Канцлер

Екатерина опять принялась читать манифест, ставя на полях мелкие, острые и нервные галочки. «По смерти Их Величества императрицы…» — далее на абзац шло перечисление регалий Елизаветы.

— Понятно, что не при живой! — не смогла сдержать себя Екатерина и тоже поставила галочку. Она сильнее нажала на перо, отчего галочка получилась с петелькой посередине и широко расставленными крыльями. Толстая, как чайка, куда понесет она эту весть — «по смерти Их Величества и т. д.».

Главное, что сулил ей этим громоздким, подробным манифестом Бестужев — сделать ее не только супругой законного императора Петра III, но и соправительницей его, то есть обеспечить ей участие в правлении. За это обещание канцлер, в выражениях настойчивых, просил, а может, даже не просил, а указывал, как на вещь совершенно необходимую и единственно возможную: «оставить все должностные лица на местах своих», ему же, канцлеру Бестужеву, дать звание подполковника во всех четырех гвардейских полках, а также председательство в трех государственных комиссиях — военной, адмиралтейской и иностранных дел.

Прочитав манифест в третий раз, Екатерина вдруг рассмеялась — вздор это! Все это может подождать до утра.

Она сунула манифест о престолонаследии под матрас и вернулась к нему только на следующий день после всех утренних ритуалов. Молодой двор нельзя было назвать малой копией большого, потому что у Екатерины не было ни денег, ни самостоятельности, кроме того муж был вздорен. Но иметь фрейлин и соблюдать этикет ей не мог запретить никто.

Она вставала рано утром и умывалась куском льда. Лед подавала на маленьком голубом подносе Анна Фросс, это уже стало ее привилегией. Анна очень мила, она старается угодить, она умна, а главное — она из Цербста. Умываться льдом Екатерину приучила маменька принцесса Ангальт-Цербстская несравненная и незабываемая Иоганна. Да и как ее забудешь, если она и сейчас, бросив дом, взрослых детей и пребывая в Париже, умудряется тайно писать дочери, клянча деньги. А Екатерина ценой унижения и жесточайшей экономии только что расплатилась за ее долги, сделанные двенадцать лет назад. Может быть, этот каждодневный кусок льда — единственно доброе, чем наградила она дочь для будущей, царской жизни. В лед для запаха были положены несколько ломтиков яблока и груши. Лед освежает кожу, расширяет сосуды, делает щеки румяными и нежными, а кровь горячит.

Бестужев ненавидел Иоганну. Он считал ее прусской шпионкой и выдворил из России. Потом на долгие годы устроил слежку за дочерью. Это было ужасно, оскорбительно, унизительно. «Сударыня, не надо искусственно взвинчивать себя!» — приказала Екатерина. Когда ее одевали, причесывали, и потом, за завтраком, она заставляла себя не думать о Бестужеве, и только сев за стол для писем, стоящий за ширмой в маленькой выгородке, называемой кабинетной каморкой, она вернулась к манифесту.

На этот раз документ не произвел на нее того отрицательного впечатления, которое возникло ночью. «Он просто наивен, этот старик», — сказала себе Екатерина. Пока Елизавета жива, даже если она будет в агонии, канцлер не посмеет опубликовать этот документ, а после ее смерти он уже будет не нужен. После смерти императрицы в помощь великой княгине нужны не бумаги, а верная гвардия. Это в Англии, где правит порядок, бессмертен лозунг: «Король умер, да здравствует король!» В России все не так. В эти зыбкие, неустойчивые часы — смерти законного государя — здесь все решает не закон, а верные люди, которые должны быть под рукой… И которых надобно вовремя предупредить. Так было с Екатериной I, Анной Леопольдовной, самой Елизаветой.

Ответ Бестужеву был немногословен, вежлив и уклончив. Если старик вобьет себе что-нибудь в голову, его вообще не переубедишь. Но она ни в коем случае не хотела отказываться от его услуг, поэтому в первых строках горячо поблагодарила за доброе отношение к себе, во вторых написала, что согласна со многими положениями манифеста, не назвав эти положения, а в третьих намекнула, что документ требует доработки, поскольку некоторые его положения — какие именно, опять осталось тайной — трудно выполнимы.

Записку она перешлет Бестужеву с Понятовским, а сейчас необходимо заняться неотлагательным — планом конкретных действий на время смерти Елизаветы. Здесь надобно все учесть, потому что она не могла предсказать, как поведет себя муж. Екатерина не знала, какие указания, письменные или устные, успела дать императрица относительно сына Павла. Бестужев, клялся, что своими ушами слышал от кого-то из Шуваловых, наверное, от Ивана, что Елизавета предполагала выслать и наследника и саму Екатерину за границу. Правда это или вымысел? Ах, как много она не знала и все-таки торопила время, трепеща, и тут же пыталась удержать его, страшась не успеть придумать, организовать.

У нее есть верные люди, но пустить колесо мельницы, заварить кашу должна она сама. Только она и никто иной может спасти жизнь своих детей — Павла и того, кого носит она под сердцем, спасти семью и выполнить предначертанное судьбой. О, она уверена, что будет править Россией, будет ее царицей, императрицей, властительницей умной, щедрой и справедливой. Но это потом…

А сейчас… Екатерина открыла ключом нижний ящик бюро. Нутро его обнажило беспорядочно перепутанные, словно внутренности неведомого животного, ленты, тесьму, репсовые шнуры. Екатерина резко отодвинула всю эту блестящую требуху, в стенке ящика обнаружилось еле заметное, узкое, как щель, отверстие, его и видно не было, его надобно было нащупать. Щелкнула невидимая пружина. В тайнике лежали документы, которыми она особенно дорожила: письма, деловые и любовные, расписки на тайные заемы, а под всем этим лежали самые секретные бумаги, написанные ее быстрым аккуратным почерком. Поправок было много, собственно это были черновики, озаглавленные «план, как вести себя должно в случае смерти императрицы».

Еще в 49-м году, сразу после суда над Лестоком, Елизавета опасно заболела. Бестужев держал эту болезнь в тайне и от нее, и от великого князя. Конечно, болезнь, как дым от огня, спрятать невозможно, поэтому канцлер говорил о ней как о легком недомогании. Бестужев, Апраксин, с которым канцлер тогда был очень дружен, кажется, Чернышев и другие преданные канцлеру люди все время устраивали тайные собрания, решая вопрос — кто? Вот тогда-то двадцатилетняя наследница престола доверила бумаге отрывочные и сумбурные мысли о том, как этот трон занять. Потом Елизавета болела в 56-м, год назад. Во дворце ходили упорные слухи о сглазе, порче и даже отравлении. Подозреваемая (вина ее не доказана) и по сию пору сидит в крепости, дети ее отданы в приют. Но опять сорвалось, Елизавета выздоровела.