Андрей Жвалевский - Москвест

— Да я знаю тот род! Точно! — Клаша понизила голос. — Они вроде как ведуньи, но бога хвалят… И в церкву ходят. Да тетка Прошка и сейчас, наверно, там!

У Маши заколотилось сердце. Вдруг и Мишка вспомнил про тот дом, где их обещали всегда ожидать? Вдруг он туда уже наведывался? Она с трудом дождалась, пока Клаша объяснит, где стоит та самая «церква», возле которой обычно околачивается наследница ведуньего рода, и, забыв об усталости, бросилась из дома.

Начало уже смеркаться, когда Маша отыскала нужную церквушку. Она располагалась за воротами Кремля, в посаде. Это был небольшой, но чистенький храм, очень ухоженный, но теперь пустой. Беженцы торопливо шли мимо ворот, лишь изредка крестясь на верхушку церкви. У входа сгорбленная старушка равнодушно, как будто ничего особенного вокруг не происходит, подметала крыльцо. Почему-то Маша сразу сообразила — это и есть ведунья.

— Бог в помощь, — сказала она робко. — Вы тетка Прошка, да?

— Ага, — тетка продолжила мести. — Брата ищешь?

Маша вздрогнула, но решила не тратить времени на глупые вопросы вроде: «Как вы догадались?».

— Да! Миша приходил?

Старушка остановилась передохнуть и медленно, упираясь рукой в поясницу, выпрямилась.

— Все хорошо с твоим Мишкой, — Прошка уставилась в небо.

Маша вдруг поняла, что ее собеседница совершенно слепа — оба глаза закрывали плотные бельма. Но движения ведуньи оставались уверенными, только слегка замедленными.

— В войске он, — продолжила старуха. — Мужика из него там делают… Все хорошо…

И она вернулась к подметанию с чувством выполненного долга.

— А где мне его найти? — не отставала Маша. — В городе?

— Ага. В городе… Он сам тебя отыщет.

— Значит, мне его в Кремле ждать? — уточнила Маша на всякий случай.

— Не… — старушка замерла, прислушиваясь к чему-то то ли внутри себя, то ли внутри церкви. — Ты из города пойдешь… и не одна… А потом вернешься. И он тоже… Ступай ты, девка! Неровен час, ворота прикоют.

На прощанье Маша не удержалась, спросила:

— А вы почему не прячетесь в городе?

Старушка ничего не ответила, только скептически покачала головой.

К вечеру третьего дня Мишка слегка отупел и чуть руку не вывернул. Подсадочный нож оказался оружием хитрым и универсальным. Кольчугу резал, а если нападающий был в латах, надо было исхитриться и попасть в сочленение доспехов. Силы тут особой не требовалось, только точность и определенная ловкость. И с тем, и с другим у Мишки были серьезные проблемы. Да и Нос его не жалел, не упускал случая поехидничать, обидно прокомментировать неумелый взмах или тычок.

Мишка терпел долго, но однажды, когда учитель даже не стал обсуждать его «фехтование», а просто махнул рукой и расхохотался, терпение кончилось. Мишка, как был, в драной кольчуге и помятом шлеме, крепко сжимая ненавистный нож, зашагал прочь. Нос что-то кричал вслед про князя и «гонор», но слова пролетали мимо. Сейчас Мишке было наплевать на всё и всех. Разве что Машу он хотел бы сейчас найти — да и то для того лишь, чтобы обиду на ней сорвать.

Наверное, из-за Маши и двинул прямо на Соборную. Но повод разрядить злость подвернулся раньше: в узком проулке оплывший, как огарок, мужик лапал бедно одетую девчонку, а та уже и не сопротивлялась, только тихонько скулила. Тут Мишка порадовался, что не выбросил оружие. Он легким движением кисти вскинул подсадочный нож так, что его острие уперлось в горло толстяку.

Тот от страха и неожиданности оцепенел. Наверное, теперь надо было сказать что-нибудь эффектное типа «Убрал руки, мразь!» или «Ты только с девчонками такой смелый?», но Мишку заклинило. Наверное, за эти дни он слишком привык к своей «немоте» — просто стоял и смотрел на вспотевшего мужика.

Первой из оцепенения вышла девчонка, она перестала скулить и выскользнула из рук толстяка. Мишка не пошевельнулся. Толстяк, кажется, и дышать забыл.

И тут из-за спины послышался густой бас:

— Правильно! Пусти мироеду кровушку, малец! Это ж Пантелеймошка, кренделями в посаде торгует!

— Хоть дружинник за девку заступился, больше мужиков не нашлось! — поддержал визгливый бабий голос.

— Ну так то ж дружина! Не абы кто!

— Прощения проси, толстомясый!

Торговец кренделями осторожно, чтобы не напороться на лезвие, опустился на колени. Говорить он по-прежнему не мог. Неожиданно Мишка заметил, что подол рубахи у купца мокрый. Ему стало противно. Мишка опустил оружие, развернулся, наклонил голову и двинулся через толпу.

В лицо никто ничего не говорил, только расступались с легким поклоном. А в спину шелестело:

— Молодой, а уж бывалый… Вон кольчужка какая…

— Да… добрая у нас дружина! Ни за что татарин Москву не возьмет!

Мишка и сам не заметил, как снова оказался в лагере Остея. Нос ему не попенял, только протянул горбушку теплого хлеба:

— Пожуешь — продолжим…

…После этого случая подсадной нож словно прирос к Мишкиной руке. Он орудовал им, словно любимым джойстиком игровой приставки. И совсем не удивился, когда Нос после серии относительно удачных выпадов похвалил:

— Маладзец! Баранишься добра! И татарина возьмешь, и крыжака…

КОЕ-ЧТО ИЗ ИСТОРИИ. Подсадной нож на Руси изобрели, поскольку приходилось сражаться на два фронта: и против одетых в кольчуги кочевников, и против шедших с запада рыцарей-крестоносцев («крыжаков»), закованных в латы. Подсадной нож годился в битве и с теми, и с другими. Кажется, ни у одного народа больше не было такого универсального оружия.

А Мишка все вспоминал голоса за спиной. «Добрая у нас дружина…» — «Так то ж дружина, не абы кто!» Было и страшно, и приятно, и стыдно за свою недавнюю обиду на Носа.

Да и руки с оружием наконец подружились. Вечером, укладываясь на солому, он даже представил, как вернется в свое время, запишется в какой-нибудь ролевой рыцарский клуб и будет всех там поражать техникой боя.

Мечтать долго не получилось: князь каждую ночь устраивал внезапные побудки, во время которых требовал, чтобы воины быстро и максимально тихо выстраивались в боевой порядок. Постояв с мечами и копьями наготове несколько минут, дружина по приказу Остея отправлялась спать. Никто даже не пытался спорить, хотя, насколько заметил Мишка, другие князья своих воинов так не гоняли.

«Интересно, как там Маша, — подумал Мишка без прежней злости. — Страшно ей там небось…» И даже как будто кошки на душе зашевелились, так он беспокоился о судьбе брошенной спутницы. Впервые Мишка переживал за другого человека. Это было непривычно, но тоже скорее приятно…

Когда его толкнули в бок, Мишка вскочил и схватился за оружие. При этом он изо всех сил старался не проснуться. «Вот сейчас дадут отбой учебной тревоги, — думал он сквозь сон, — и опять спать». Но тревога оказалась не учебной.