Эрнест Капандю - Рыцарь Курятника

— Ах, Боже мой! — сказала мадемуазель Кино.

— Но это не наверняка. Достаточно продолжительная летаргия даст телу полное спокойствие и уничтожит нервное волнение — тогда возможен счастливый исход.

— Неужели?

— Да. Все зависит от момента пробуждения. Если при пробуждении больная сразу не умрет, она будет спасена.

— А по-вашему, доктор, что произойдет?

— Я не знаю.

— Итак, я не могу ни сам говорить с ней, ни заставить говорить ее?

— Нет.

— Составьте протокол, доктор, а герцог окажет нам честь и подпишет его, как свидетель.

— Охотно! — сказал Ришелье.

— Если девушка умрет, не дав никаких показаний о преступлении, жертвой которого она стала, это будет ужасно! — сказал Фейдо де Морвиль.

— Согласен, но такое возможно.

— Однако надо провести следствие. Вы рассказали все, что знали? — обратился он к герцогу.

— Абсолютно, — отвечал Ришелье. — Я очень хорошо все помню. Вот как было дело…

И Ришелье рассказал все подробности. Фейдо, выслушав герцога, обратился с вопросом к Кино:

— Вы согласны со всем, что говорил герцог?

— Совершенно согласна, только я считаю нужным прибавить некоторые замечания.

— Какие?

— Сабину нашли распростертой на снегу. Капли крови были только вокруг нее и никуда не вели — это говорит о том, что девушка не сделала ни одного шага после ранения.

— Да, — подтвердил Кене.

— Что еще? — спросил Фейдо, слушавший с чрезвычайным интересом.

— На снегу не было никаких следов борьбы.

— Это значит, что нападение было неожиданным!.. Далее, далее, продолжайте!

— Сабину не обокрали: у нее на шее осталась золотая цепочка с крестом, в ушах — серьги, а в кармане — кошелек с деньгами.

— Удивительно! — сказал начальник полиции.

— Ее не обокрали… — повторил звучный голос.

Все повернулись. Жильбер, не пропустивший ни слова из всего сказанного, подошел к группе разговаривающих.

— Кто вы? — спросил начальник полиции, пристально посмотрев на него.

— Жених мадемуазель Даже, — ответил Жильбер.

— Ваше имя?

— Жильбер… Впрочем, герцог, вы меня знаете, я имею честь быть вашим оружейником.

— Это правда, — сказал Ришелье, — его зовут Жильбер.

Молодой человек поклонился.

— И ты жених этой восхитительной девушки?

— Так точно, ваша светлость.

— Ну, поздравляю тебя. Ты, наверное, представишь мне свою невесту в день твоей свадьбы?

— Ах! Надо прежде подождать, чтобы невеста выздоровела. Я прошу извинения у вас, герцог, и у вас, господин начальник полиции, что я вмешался в ваш разговор, но я люблю Сабину, и все что касается ее, трогает меня до глубины души… И ее не обокрали? — обратился он к мадемуазель Кино.

— Нет, друг мой, — отвечала она.

— У нее ничего не отняли?

— Абсолютно ничего.

— Так зачем же на нее напали?

Все молчали.

— У нее на руках или на теле были следы насилия? — продолжал Жильбер.

— Нет, — отвечал Кене.

— Нет, — прибавила Кино.

— Очевидно, ее ранили в ту минуту, когда она меньше всего этого ожидала и не старалась защищаться? Но зачем она пришла на улицу Тампль?

— Этого никто не знает, только она может объяснить это. Она вышла нынешней ночью из дому, и никто об этом не знал. Брат ее сегодня расспрашивал всю прислугу, всех соседей и ничего не смог выяснить. В котором часу она выходила, почему ушла одна, никого не предупредив — этого никто не знает.

Жильбер нахмурил брови, словно сосредоточившись на чем-то.

— Странно! Странно! — прошептал он.

Потом, как бы пораженный внезапной мыслью, прибавил:

— В ту минуту, когда Сабину привезли к мадемуазель Камарго, она не говорила?

— Нет. Она уже находилась в том состоянии, в каком вы ее видите.

— Вы говорите, что это случилось в четыре часа?

— Да.

— Вероятно, за несколько минут до того, как начался пожар в особняке Шароле?

— За полчаса.

Жильбер опустил голову, не говоря ни слова.

— Вы ничего другого не хотите мне сказать? — спросил Фейдо у Кино.

— Ничего, я все сказала.

— А вы, доктор?

— Я сказал все, что знал, — отвечал Кене.

— Напишите же протокол, о котором я вас просил.

Кене подошел к столику и начал писать протокол. Жильбер остался недвижим, с опущенной головой, погруженный в размышления. Довольно продолжительное молчание воцарилось в комнате. Дверь тихо отворилась, и вошел Ролан.

— Отец мой непременно хочет видеть Сабину, — сказал он.

— Пусть войдет, — ответил Кене, не переставая писать. — Мы сказали все, что следовало сказать.

Через десять минут герцог и начальник полиции сидели в карете, в которую были запряжены две лошади, несшиеся во весь опор. Герцог Ришелье поставил ноги на переднюю скамейку. Лицо его отражало работу мысли, взгляд оживлялся время от времени, и довольная улыбка скользила по губам. Фейдо де Морвиль, скрестив руки на груди, откинулся в угол кареты и был погружен в глубокую задумчивость.

— Она поистине очаровательна! — сказал герцог.

Фейдо не отвечал. Ришелье обернулся к нему и спросил:

— Что такое с вами, мой милый? Вы как будто замышляете преступление. Какой у вас мрачный вид! Что с вами?

Начальник полиции подавил вздох.

— Я встревожен и раздражен! — сказал он.

— Чем?

— Тем, что теперь все обратилось против меня.

— Каким образом?

— Герцог, — сказал Фейдо дружеским тоном, — вы обычно проявляете ко мне такую благосклонность, что я не могу скрыть от вас того, что чувствую. Я прошу вас выслушать меня по-дружески.

— Я всегда слушаю вас, как друг, Морвиль. Что вы мне скажете?

— Вам известно, что король выразил мне сегодня свое недовольство…

— Насчет Рыцаря Курятника?

— Именно.

— Да, я знаю, что его величеству давно угодно, чтобы этот негодяй сидел в тюрьме.

— Ну, это недовольство теперь будет еще более сильным, тогда как я надеялся погасить его.

— Почему?

— Из-за дела этой Сабины Даже.

— А-а! — сказал герцог, понимающе кивая головой.

— Даже — придворный парикмахер, он причесывал королеву, принцесс, влияние его в Версале велико, с ним часто говорит сам король.

— Это правда.

— Происшествие наделает много шума. Теперь весь двор им заинтересуется. Завтра только об этом и будут говорить.

— Непременно.

— Даже будет требовать правосудия. Его величество захочет узнать подробности, вызовет меня и будет расспрашивать. Что я ему скажу?

— То, что вы знаете.

— Я ничего не знаю.

— Черт побери! Действительно…

— Король сегодня упрекал меня в небрежности, а завтра обвинит в неспособности, увидев, что я не могу сообщить ему подробных сведений.

— Возможно.

— Эти многочисленные покушения, остающиеся безнаказанными, дают возможность моим врагам навредить мне, а Богу известно, сколько их у меня!