Александр Дюма - Бог располагает!

Прежде всего следовало понять, каковы их с Юлиусом нынешние отношения. Не открыл ли барон фон Гермелинфельд своему сыну что-нибудь такое, что воздвигло между ними непреодолимую преграду? Сейчас важнее всего выяснить это.

Устремив на Юлиуса свой глубокий и проницательный взгляд, он неожиданно спросил:

— А что, барон фон Гермелинфельд так и не перестал меня ненавидеть?

— Не перестал, — задумчиво отозвался Юлиус. — Уже на смертном одре он снова с живейшей настойчивостью советовал мне, если я опять встречу тебя, с ужасом избегать нашего общения.

— И вот как ты следуешь его заветам, — с усмешкой заметил Самуил.

— Он так никогда и не привел никаких доводов, — сказал Юлиус. — Я думаю, здесь было необоснованное предубеждение, обостренная антипатия, а ты, с твоим характером, не мог и не пытался ее смягчить. В таких случаях мое чувство справедливости всегда восставало и даже поныне восстает, оказываясь сильнее сыновнего повиновения. Да и, знаешь ли, в череде потерь, что именуется жизнью, к тому возрасту, которого я достиг, человеку от его прошлого остается слишком мало, чтобы без основательной причины стоило жертвовать этим немногим. Вчера я едва узнал тебя под твоим маскарадным одеянием, как и ты меня — под сетью моих морщин. Я не мог не откликнуться на зов воспоминания, проснувшегося в моем сердце. Потому и позвал тебя. Спасибо, что ты пришел. Вот уж не думал после семнадцатилетней разлуки обрести тебя снова, и не где-нибудь, а на балу в Тюильри!

— Это лорд Драммонд привел меня туда, — усмехнулся Самуил. — Ты ведь знаешь, я знаток древностей. Я взял на себя заботу о его костюме. Вышло недурно, а? Особенно если учесть, что костюм пришлось готовить в спешке, ведь лорд Драммонд прибыл в Париж всего две недели тому назад. В благодарность за эту услугу он внял просьбе, подсказанной моим давним, но вечно юным любопытством, и взял меня с собой.

— И вот мы снова вместе, — заключил Юлиус.

— Вот мы снова рядом друг с другом, — уточнил Самуил задумчиво, — но оба так далеки от себя самих!

— Правда, — кивнул Юлиус. — Наши мечты умерли или покинули нас. Кстати о мечтах, — он вдруг оживился, — что сталось с Союзом Добродетели?

Пораженный тоном, каким был задан этот вопрос, Самуил быстро поднял глаза и в упор глянул на Юлиуса. Но тот беззаботно улыбался.

— Насколько я понимаю, — заметил Самуил, — твое превосходительство, посол Пруссии, более не состоит в Союзе?

— О нет, — небрежно ответил Юлиус, — я давно покончил с юношескими безумствами. И потом, — добавил он смеясь, — Наполеон мертв. Однако, помнится, я слышал, будто какие-то осколки Союза еще существуют?

— Вполне возможно, — пожал плечами Самуил. — Но я, покинув Германию семнадцать лет назад, естественно, понятия не имею, что там происходит.

Он перевел разговор на другое. Ему казалось, что Юлиус исподтишка наблюдает за ним, и он был раздражен, почувствовав себя объектом наблюдения со стороны того, кого сам собирался изучить.

«Ах, так! — думал он. — Что ж, отлично. Он играет ту же роль, что и я; он испытывает меня, пока я исследую его. Итак, ему удалось меня обойти; впредь надо принять меры, чтобы этого избежать. Посмотрим, кто кого».

Он завел беседу о честолюбии, потом об игре, о женщинах, но ему все не удавалось затронуть в своем собеседнике хоть одну чувствительную струнку. Юлиус или очень хорошо держался, или в самом деле не испытывал ко всему этому ничего, кроме безразличия и презрения.

«Черт меня побери, — сказал себе Самуил, — если я не сумею растопить эту ледяную статую!»

А вслух он произнес:

— Может быть, я ошибаюсь, но на балу, когда зазвучал голос той женщины, мне показалось, будто мы оба испытали одно и то же чувство.

Юлиус вздрогнул.

— О да! — проговорил он. — Не знаю, кто такая эта певица, но она затронула в моей душе воспоминание, все еще живое. Бедная Христиана! Картина ее ужасного и загадочного конца преследует меня непрестанно: бездонная пропасть, в которую она сорвалась, поныне зияет в моем сердце. А и в самом деле странно! Мне вспомнилось, как Христиана напевала за клавесином моцартовские арии: голосок у нее был, пожалуй, слишком тонок и не шел ни в какое сравнение с голосом этой певицы в маске, таким звучным и уверенным… И все же в тот вечер у меня было ощущение, будто я слышу пение Христианы.

— И у меня! — сказал Самуил.

— А потом, когда она явилась, чтобы принять благодарность герцогини Беррийской, ее высокий роскошный стан совсем не походил на нежную, хрупкую фигурку Христианы. Но вместе с тем при одном взгляде на нее глубокое смятение охватило все мое существо, как если бы я увидел, что мертвая воскресла.

Торжествующая улыбка мелькнула на губах Самуила: наконец-то он нащупал живую струну, еще трепещущую в душе Юлиуса!

— Что ж, — промолвил он вдруг, — если так, ты, может быть, захочешь пообедать завтра в обществе этой певицы?

— Пообедать? С ней?

— С ней.

— О! — пробормотал Юлиус. — Да, конечно.

Самуил опасался, как бы его собеседник не заколебался и не передумал, и потому на этот раз предпочел не искать новых завоеваний. Он поднялся:

— Стало быть, мы договорились. А теперь я должен тебя покинуть; но сегодня же вечером лорд Драммонд или пришлет тебе письмо, или сам явится с визитом, однако, так или иначе, он пригласит тебя назавтра отобедать у него вместе со мной. И с ней.

Лотарио был воплощением усердия и искренности, однако надо признаться, что, когда молодой человек просил графа фон Эбербаха позволения отправиться к г-ну Самуилу Гельбу с приглашением, он не стал говорить всю правду и ничего, кроме правды.

Юноша взял на себя смелость заметить своему дядюшке, что прусскому послу, если он желает побеседовать с Самуилом Гельбом, разумеется, не пристало запросто отправиться к нему собственной персоной, но, возможно, было бы уместно придать приглашению больше учтивости, послав за гостем кого-либо, притом не просто посольского служащего, но члена своей семьи.

Не усмотрев в этом ничего, кроме предупредительности своего юного секретаря и любящего племянника в отношении приятеля своего детства, Юлиус беззаботно согласился.

А истина заключалась в том, что вот уже целые сутки чарующее личико шестнадцатилетней девушки, проступившее на опаловом фоне ранней зари, занимало мысли и тревожило смятенную душу Лотарио настолько, что за божественное счастье увидеть ее снова он заплатил бы не только невинным обманом, но и куда более дорогой ценой.

Итак, молодой человек отправился к г-ну Гельбу в одной из посольских карет.

Но, вместо того чтобы ехать той дорогой, какую вчера на его глазах выбрал Самуил, Лотарио приказал кучеру ехать в Менильмонтан через Бельвиль.