Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2

— Как это завтра? — вскричала графиня. — Да ведь король написал это вчера. Завтра означает сегодня.

— Простите, сударыня, — возразил герцог, — дата не указана, следовательно, завтра — это и есть завтра, день, который наступит вслед за тем днем, когда вам угодно будет видеть господина Шуазеля поверженным. На улице Гранж-Бательер, в сотне шагов от моего дома, есть кабачок, и на вывеске этого кабачка написано красной краской: «В кредит торгуют завтра». Завтра — значит никогда.

— Король посмеялся над нами, — яростно произнес Жан.

— Не может быть, — вымолвила ошеломленная графиня, — не может быть, такие уловки недостойны…

— Ах, сударыня, его величество весьма любит пошутить, — заметил Ришелье.

— Он мне за это заплатит, — с еле сдерживаемым гневом продолжала графиня.

— В сущности, графиня, не следует сердиться на короля, не следует обвинять его величество в подлоге или жульничестве; нет, король выполнил то, что обещал.

— Бросьте! — воскликнул Жан, с неизбывной вульгарностью передернув плечами.

— Что он обещал? — возопила графиня. — Отблагодарить Шуазеля?

— Вот именно, сударыня; я сам слышал, как его величество на другой же день благодарил герцога за его услуги. Это слово можно понимать двояко: по правилам дипломатии каждый выбирает тот смысл, какой ему больше по душе; вы выбрали свой, а король свой. А посему не стоит даже спорить о том, когда наступит завтра; по вашему мнению, король должен был исполнить обещание именно сегодня — что ж, он сдержал слово. Я сам слышал, как он произносил слова благодарности.

— Герцог, сейчас, по-моему, не время шутить.

— Вы, быть может, полагаете, что я шучу, графиня? Спросите виконта Жана.

— Нет, черт побери! Мы не смеемся. Нынче утром король обнимал, ласкал и ублажал Шуазеля, а теперь они вместе под ручку прогуливаются по Трианону.

— Под ручку! — откликнулась Шон, которая тем временем проскользнула в кабинет и теперь воздела к небу свои белоснежные руки, словно новое воплощение печальницы Ниобеи.

— Да, меня провели, — сказала графиня, — но мы еще посмотрим… Шон, первым делом отмени приказ заложить карету для охоты: я не поеду.

— Правильно, — одобрил Жан.

— Постойте! — воскликнул Ришелье. — Главное, никакой спешки, никаких обид… Ах, простите, графиня, я позволил себе давать вам советы, простите!

— Советуйте, герцог, не стесняйтесь; я, право, теряю голову. Видите, как оно вышло: не хотела я соваться в политику, а стоило разок вмешаться — и сразу удар по самолюбию… Так вы считаете…

— Что обижаться сегодня неразумно. Помилуйте, графиня, положение у вас тяжелое. Если король решительно держит сторону Шуазелей, если он поддается влиянию дофины, если он так открыто вам перечит, это означает…

— Что же?

— Что вам следует держаться еще любезнее, чем обычно, графиня. Я знаю, это невозможно, но, в конце концов, от вас сейчас и требуется невозможное; значит, совершите его!

Графиня призадумалась.

— Вообразите, — продолжал герцог, — что, если король усвоит себе немецкие нравы?

— И вступит на стезю добродетели! — в ужасе воскликнул Жан.

— Кто знает, графиня, — изрек Ришелье, — в новизне есть своя прелесть.

— Ну, в это мне не верится, — с сомнением в голосе откликнулась графиня.

— Чего в жизни не бывает, сударыня; говорят, знаете, сам дьявол на старости лет пошел в отшельники… Итак, выказывать обиду не следует.

— Не следует, — подтвердил Жан.

— Но я задыхаюсь от ярости!

— Охотно верю, черт возьми! Задыхайтесь, графиня, но пускай король, то есть господин де Шуазель, этого не замечает; при нас можете задыхаться, а при них дышите как ни в чем не бывало.

— И мне лучше поехать на охоту?

— Это будет прекрасный ход.

— А вы, герцог, поедете?

— А как же! Даже если мне придется бежать за всеми на четвереньках!

— В таком случае поезжайте в моей карете! — воскликнула графиня, любопытствуя взглянуть, какую мину скорчит ее союзник.

— Графиня, — отвечал герцог, пряча досаду под маской жеманства, — для меня это такая честь…

— Что, вы от нее отказываетесь?

— Я? Боже меня сохрани!

— А вы не боитесь себя скомпрометировать?

— Я не хотел бы этого.

— И вы еще смеете сами в этом сознаваться!

— Графиня, графиня! Господин Шуазель вовек мне не простит.

— Значит, вы уже в такой тесной дружбе с господином де Шуазелем?

— Графиня, графиня! Это рассорит меня с ее высочеством дофиной.

— Значит, вы предпочитаете, чтобы каждый из нас вел войну поодиночке, но уже и плодами победы пользовался один? Еще не поздно. Вы еще ничем себя не запятнали, и союз наш легко расторгнуть.

— Плохо же вы меня знаете, графиня, — отвечал герцог, целуя ей руку. — Вы видели, колебался ли я в тот день, когда вы представлялись ко двору и надо было найти для вас платье, парикмахера, карету. Знайте же, что нынче я буду раздумывать не больше, чем в тот раз. Да я храбрее, чем вы полагаете, графиня.

— Значит, мы условились. Поедем на охоту вдвоем, для меня это будет удобный предлог ни на кого не смотреть, никого не слушать и ни с кем не говорить.

— Даже с королем?

— Напротив, я наговорю ему любезностей, от которых он придет в отчаяние.

— Превосходно! Это будет отменный удар!

— А вы, Жан, что там делаете? Ну-ка, высуньтесь из подушек, друг мой, а то вы совсем себя под ними похоронили.

— Что я делаю? Вы хотели бы это узнать?

— Да, быть может, это нам зачем-нибудь пригодится.

— Ну что ж, я полагаю…

— Вы полагаете?..

— Что сейчас все куплетисты в столице и провинции воспевают нас на все мыслимые мотивчики; что «Кухмистерские ведомости» крошат нас, как начинку для пирога; что «Газетчик в кирасе» целится прямо в нас, благо на нас нет кирасы; что «Наблюдатель» наблюдает за нами во все глаза; одним словом, завтра участь наша будет столь плачевна, что вызовет жалость у самого Шуазеля.

— Ваш вывод?.. — осведомился герцог.

— Вывод такой, что поеду-ка я в Париж и накуплю там корпии да бальзаму, чтобы было чем залечивать наши раны. Дайте мне денег, сестричка.

— Сколько? — спросила графиня.

— Сущий пустяк, две-три сотни луидоров.

— Видите, герцог, — обратилась графиня к Ришелье, — вот я уже несу военные издержки.

— В начале похода всегда так, графиня: сейте нынче, пожнете завтра.

Графиня неописуемым движением пожала плечами, встала, подошла к комоду, открыла его, извлекла пачку ассигнаций и, не считая, протянула их Жану; тот, также не пересчитывая, с тяжелым вздохом сунул их в карман.

Потом он поднялся, потянулся, похрустел руками с видом смертельной усталости и прошелся по комнате.

— Вот, — изрек он, указывая на герцога и графиню, — эти люди будут развлекаться на охоте, а я галопом помчусь в Париж; они увидят прелестных кавалеров и прелестных дам, а я буду смотреть на гадкие физиономии бумагомарателей. Право, со мной обращаются как с приживалкой.