Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2

— А как быть, сударь, если ребеночек не выживет? — робко заметила кормилица.

— Это было бы ужасным несчастьем, которого ни в коем случае нельзя допустить, — сказал Жильбер. — Итак, за те месяцы, пока вы будете кормить его грудью, заплачено; вы довольны?

— Довольна, сударь, довольна!

— Перейдем к плате за другие годы.

— Ребенок останется у нас?

— По всей видимости.

— Значит, сударь, мы станем ему отцом и матерью?

Жильбер побледнел.

— Да, — через силу проговорил он.

— Выходит, сударь, от бедного малютки отказались?

Жильбер был не готов к этому участию, к этим расспросам. Однако он быстро нашелся.

— Я не все вам сказал, — поспешил он добавить. — Несчастный отец умер с горя.

Обе женщины горестно всплеснули руками.

— А что же его мать? — спросила Анжелика.

— Мать… — с тяжким вздохом ответствовал Жильбер. — На такую мать, как она, не может рассчитывать ни один ребенок.

Тут вернулся с поля папаша Питу, добродушный и рассудительный крестьянин. Это был крепкий детина, от которого веяло честностью, добротой и здоровьем; он словно сошел с холста Грёза.

Ему в нескольких словах растолковали суть дела. Впрочем, из самолюбия он делал вид, будто понимает даже то, чего никак не мог понять.

Жильбер объяснил, что деньги на содержание ребенка будут выплачивать супругам Питу, пока мальчик не станет достаточно взрослым, чтобы жить своим умом и кормиться трудами своих рук.

— Ладно уж, — изрек Питу, — сдается мне, этот ребеночек нам полюбится: вон какой славный.

— В одно слово с нами! — восхитились Анжелика и Мадлен. — Хозяин сказал про него в одно слово с нами!

— Прошу вас, пойдемте со мной к метру Нике: я оставлю ему необходимую сумму денег, чтобы и вы были довольны, и ребенок счастлив.

— Да хоть сейчас, сударь, — отвечал глава семейства.

Он встал.

Жильбер простился с добрыми женщинами и подошел к колыбели, в которую уже положили нового питомца, потеснив хозяйское дитя.

Жильбер печально склонился над колыбелью и, впервые заглянув в лицо сыну, увидел, что мальчик похож на Андреа.

Это сходство его сразило; пытаясь сдержать подступившие слезы, он так сильно сжал кулаки, что ногти вонзились в кожу.

Потом он робко и трепетно поцеловал нежную щечку новорожденного и вышел, еле держась на ногах.

Папаша Питу уже ждал на пороге; в руке у него была палка с железным наконечником, а через плечо перекинута праздничная куртка.

Жильбер дал монетку в пол-луидора пухлому ангелочку Питу, который тыкался ему в ноги, а обе женщины с трогательным деревенским простодушием попросили дозволения поцеловать его на прощание.

На восемнадцатилетнего отца нахлынула такая буря чувств, что он насилу справлялся с собой. Бледный, расстроенный, он чувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

— В путь, — сказал он папаше Питу.

— Как вам угодно, сударь, — отозвался крестьянин и зашагал вперед.

Жильбер двинулся за ним.

Вдруг Мадлен закричала с порога:

— Сударь! Сударь!

— Что такое? — спросил Жильбер.

— Как его зовут? Как его зовут? Скажите, как нам его называть?

— Его зовут Жильбер! — с истинно мужской гордостью отозвался молодой человек.

У нотариуса дело сладили мигом. Жильбер от своего имени отдал ему на хранение сумму в двадцать тысяч без малого ливров, предназначавшуюся на расходы по воспитанию и содержанию ребенка, с тем чтобы на остальные деньги купить ему участок земли, когда он вырастет.

На содержание и воспитание младенца Жильбер положил пятьсот ливров в год, которые должны были выплачиваться в течение пятнадцати лет, а остаток он должен был либо получить по истечении указанного срока, либо купить на эти деньги ферму или участок земли.

Позаботившись таким образом о ребенке, Жильбер подумал и об опекунах. Он распорядился, чтобы, когда ребенку исполнится восемнадцать лет, семье Питу выплатили от его имени две тысячи четыреста ливров. Но до тех пор метр Нике должен был выдавать не более пятисот ливров в год.

В вознаграждение за труды метру Нике причитались проценты со всей суммы.

Жильбер по всей форме получил расписку от Нике в получении денег, от папаши Питу — в получении ребенка, и в час пополудни пустился в путь, оставив Нике восхищенным такой предусмотрительностью в столь молодом человеке, а папашу Питу — ликующим при мысли о нежданном богатстве.

Когда Жильбер выходил из деревни, ему казалось, будто он расстается с миром. Все на свете утратило для него смысл, он покончил с юношеской беззаботностью и совершил один из тех решительных поступков, которые люди именуют преступлениями, а Бог сурово карает.

Однако Жильбер, веря в свои замыслы и силы, храбро вырвал руку из руки метра Нике, который пошел его провожать, всячески выказывая ему пылкие дружеские чувства и делая ему тысячи предложений, одно соблазнительней другого.

Но разум наш причудлив, а природа человеческая подвержена слабостям. Чем большей силой воли наделен человек, чем энергичнее устремляется он на осуществление своих затей, тем заметнее становится для него расстояние, отделяющее его от первого пройденного им шага. И вот тогда тревога закрадывается в самые мужественные сердца; вот тогда многие восклицают, подобно Цезарю: «А правильно ли я поступил, перейдя Рубикон?»

На опушке леса Жильбер еще раз оглянулся на бурые заросли, скрывшие от него деревню Арамон: только колокольня виднелась еще из-за краснеющих верхушек деревьев. Эта счастливая мирная картина погрузила его в блаженную, хотя и полную сожалений задумчивость.

«Безумец! — обратился он сам к себе. — Куда я иду? Быть может, вот сейчас Господь в бездонных небесах с негодованием отвернулся от меня! Подумать только: меня озарила такая счастливая мысль! Подумать только: человек, по воле Божьей подвигнувший меня на совершение моего злодеяния, согласился загладить содеянное зло, и ныне у меня в руках целое состояние и мое дитя! Ведь на десять тысяч ливров — остальные десять тысяч должны остаться для ребенка — я могу жить здесь как счастливый земледелец, среди этих добрых поселян, на лоне возвышенной и щедрой природы. Я могу навсегда успокоиться в этом блаженном краю, трудиться и мыслить; забыть мир и сам кануть в забвенье; я могу — о безграничное счастье! — сам воспитать свое дитя и насладиться плодами трудов своих! Почему бы нет? Быть может, эта удача дается мне в награду за минувшие страдания? Да, да, я мог бы жить здесь. Я мог бы взять себе часть денег, предназначенных ребенку, и сам заработать то, что причитается наемным воспитателям. Я могу признаться метру Нике, что я отец ребенка, я все могу!»

И сердце его мало-помалу наполнилось невыразимой радостью и такой надеждой, какой он не ведал прежде в самых ослепительных и блаженных мечтах.