Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2

— Пусть же скорее он поднимется! Пусть поднимется! — раздались возгласы.

— Да, да, за дело! — вскричал Марат.

— Молодой человек, я еще не спрашивал вашего мнения, — холодно процедил Бальзамо и продолжал: — Люди менее осмотрительные, менее зрелые и опытные могли бы немедленно вызвать такое возмущение толпы, такой бунт слабых, но мощных своим числом, против могущественных, но немногих — они добились бы этого с легкостью, приводящей меня в ужас; я же размышлял и исследовал. Я проник в народ, я надел на себя его одежду, запасся его терпением, стал подражать его грубости и увидел его с такого близкого расстояния, что сам стал его частицей. Сегодня я его знаю и не обольщаюсь на его счет. Он могуч, но невежествен; вспыльчив, но не злопамятен — словом, еще не созрел для такого возмущения, какого я жду и желаю. Ему не достает образованности, которая позволила бы ему рассмотреть происходящее как в свете истории, так и с точки зрения полезности. Он не помнит своего прошлого опыта.

Народ напоминает мне отважных молодых людей, которых я видел в Германии: на празднествах они карабкаются на верхушку мачты, где старшина укрепил окорок и серебряную чарку. Горя желанием достать приз, они лезут вверх с поразительной быстротою, но у самой цели, когда им остается лишь протянуть руку, силы покидают их, и они под шиканье толпы съезжают вниз.

Так бывает с ними в первый раз; во второй они уже стараются беречь силы и дыхание, однако поскольку лезут дольше, то терпят неудачу уже из-за медлительности — точно так же, как терпели ее из-за быстроты. И наконец, в третий раз они выбирают среднее между быстротой и медлительностью и на этот раз достигают успеха. Вот такой план я и задумал. Попытки и снова попытки, неуклонно ведущие к цели, вплоть до того дня, когда верный успех позволит нам ее достичь.

Бальзамо прервал речь и обвел взглядом слушателей, в которых кипели все страсти молодости и неопытности.

— Говорите, брат, — обратился он к Марату, горячившемуся больше других.

— Я буду краток, — начал тот. — Попытки усыпляют, а то и обескураживают народ. Попытки — это из теорий господина Руссо, великого поэта, но человека медлительного и робкого, гражданина Женевы, но гражданина бесполезного, которого Платон изгнал бы из своей республики! Ждать, всегда ждать! Вы ждете уже семь столетий — со времен освобождения городов и восстания майотенов [47] В 1382 г. в Париже вспыхнуло восстание горожан, так называемых майотенов («вооруженных молотами»), которые протестовали против непомерных налогов. . Посчитайте-ка, сколько с тех пор умерло поколений, а потом попробуйте еще раз избрать девизом слово «ждать»! Господин Руссо говорит нам об оппозиции, какой она была в великий век [48] Так часто называли эпоху Людовика XIV. , когда в обществе маркиз и у ног короля ее представляли Мольер с его комедиями, Буало с его сатирами и Лафонтен с его баснями.

Ничтожная и немощная оппозиция, не продвинувшая ни на пядь дело освобождения человечества. Малые дети пересказывают эти невнятные теории, ничего в них не понимая, и засыпают под них. Рабле тоже занимался политикой на ваш манер, но она вызывала лишь смех, и ничего не менялось. Вам известно хотя бы одно злоупотребление, искорененное за последние триста лет? Довольно с нас поэтов, довольно теоретиков, нам нужны дела, поступки! Мы уже три века пичкаем Францию лекарствами; довольно, пришло время хирурга, вооруженного скальпелем и пилой. Общество поражено гангреной, так остановим же ее с помощью железа. Ждать может тот, кто выходит из-за стола и ложится на пушистый ковер, над которым под дуновением его рабов парят лепестки роз, а удовлетворенный желудок между тем посылает его мозгу сладостные испарения, и они его нежат и омолаживают; но голода, нищеты и отчаяния не излечить стихами, сентенциями и фаблио [49] Народный жанр французской литературы, пересказ анекдотического события в прозе или стихах. . В мучениях они испускают громкие вопли, и глух тот, кто не слышит этих стенаний, и проклят тот, кто оставляет их без ответа. Бунт, даже если будет задушен, просветит людские умы больше, чем тысяча лет наставлений, чем три века примеров; он если и не повергнет, то просветит королей — а это много, этого довольно!

Среди собравшихся раздался одобрительный шепот.

— Где наши враги? — продолжал Марат. — Они над нами: стерегут двери дворцов, окружают ступени трона; на троне этом восседает палладий [50] Статуя вооруженного божества, чаще всего Афины Паллады, охранявшая, по верованиям древних греков и римлян, безопасность города. , который они охраняют с большими заботой и страхом, нежели когда-то троянцы. Этот палладий, делающий их всемогущими, богатыми, заносчивыми, называется монархией. До монархии можно добраться лишь по трупам тех, кто ее охраняет, — как нельзя добраться до генерала, не разбив батальоны, которые его защищают. Ну что ж, история рассказывает, что многие батальоны были разбиты и многие генералы захвачены в плен, начиная от Дария [51] Дарий III — царь Персии с 336 по 330 г. до н. э., разгромленный несколько раз Александром Македонским и в конце концов убитый. и до короля Жана [52] Иоанн II Добрый (1319–1364) — французский король, взятый в плен англичанами в битве при Пуатье (1356). , от Регула [53] Регул (? — ок. 248 до н. э.) — римский консул, полководец, взятый карфагенянами в плен в битве при Тунесе (255 до н. э.). и до Дюгеклена [54] Дюгеклен, Бертран (1320–1380) — прославленный французский полководец, коннетабль Франции, попавший в плен к англичанам в битве при Оре (1364). .

Разбив гвардию, мы доберемся до кумира, сокрушив часовых, мы свергнем и того, кого они охраняют. Первая атака — на придворных, дворян, аристократов, а короли — потом. Сочтите по головам привилегированное сословие — наберется не больше двухсот тысяч человек; прогуляйтесь с клинком в руке по прекрасному саду, называемому Францией, и срубите эти двести тысяч голов, как Тарквиний срубал латинские маки [55] Тарквиний Гордый — последний царь Древнего Рима (534/533 — 510/509 до н. э.); по преданию, когда младший сын спросил его совета относительно управления областью, Тарквиний молча стал сшибать палкой головки маков. Сын понял его и уничтожил всех самых знатных латинян. , — и дело сделано: останутся лишь две противоборствующие силы — народ и монархия. Пусть тогда монархия, этот символ, попробует вести борьбу с народом-гигантом, и вы сами увидите, что будет. Когда карлики хотят свалить колосса, они начинают с пьедестала, когда лесорубы хотят свалить дуб, они начинают с корневища. Лесорубы, лесорубы, беритесь за топоры, подступите к корням дуба, и скоро древнее дерево рухнет, а великолепная крона уткнется в песок.