Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей

Солнечные лучи осветили середину шатра и его заднюю стенку, где поверх мешков, набитых всяким скарбом и покрытых попоной, высилась гора подушек. Бросив две из них на тугой брезент, служивший полом, хозяин предложил гостям сесть. Сам же, пренебрегая такими удобствами, опустился прямо на брезентовый пол.

– Много воды утекло с тех пор, как ты уехала от нас, – сказал старый цыган, теперь уже с откровенным любопытством рассматривая Агнессу. – Ты что, действительно сеньорой стала или одной из этих?..

Он не договорил из каких, но молодая женщина отлично его поняла, и щеки её сначала покраснели, потом побледнели.

– С твоей лёгкой руки, атаман, я и впрямь могла стать… такой. Но банкир Менендос женился на мне, – с укором вырвалось у Агнессы.

– Значит ты сеньора, да ещё богатая, – спокойно констатировал Петро. – Зачем же тогда пришла? Покрасоваться?

– Я цыганка. Верно, потому.

– Поздновато же ты об этом вспомнила!

– Так сложилась судьба. К тому же… – те рубцы, которые оставил на моём теле твой кнут, удерживали, – Агнесса невольно приложила руку к плечу и провела по нему пальцем, нащупывая старый шрам.

– Я пришла не одна. И не с пустыми руками. Вот возьми! Всё же ты был для меня хорошим крёстным отцом. – Агнесса вынула из сумочки пачку ассигнаций и протянула их Петру.

Глаза Аделы, присевшей на корточки у входа в шатёр, жадно блеснули, но старый цыган спокойно отстранил руку Агнессы.

– Выходит, и впрямь пришла похвалиться: красотой, деньгами… – насмешливо заметил он. – И его потому привела? Чтобы покрасоваться? – старый цыган кивнул в сторону Фреда.

– А ты не изменился, атаман! Второй раз встречаешь меня кнутом! Не знаю, который больнее… Я пришла к тебе с открытой душой и то, что дарю, дарю от всего сердца. И не тебе одному, а табору. Хоть и дурным он был для меня домом, а всё же домом… Я думала, я хотела… – голос Агнессы задрожал, и она, оборвав фразу, прикусила губу.

Взгляд старого цыгана смягчился.

– Говоришь, от души? Считала табор домом? Тогда дари, а злые слова забудь. Невелики у нас достатки, но встретим тебя как дочку. Э-гей, Адела! Бери Марию и приготовь всё, как положено. А чтобы мы с сеньором не заскучали, подай вон тот бурдюк и два больших кубка! И трубку!

Агнесса вскочила и подбежала к полотняной стене шатра, где в петлях торчало несколько трубок.

– Эту? – спросила она, и Фреда удивил её взволнованный взгляд.

Атаман улыбнулся.

– Ладно! Давай с длинным чубуком!

Пока Адела вытаскивала из дальнего угла бурдюк с вином, вытирала почерневшие от времени серебряные кубки, такие необычные среди окружающей обстановки, старый цыган набил трубку табаком, раскурил и, глубоко затянувшись, протянул Фреду.

– Не побрезгуй! Таков наш обычай, если человек приходит как друг.

– С удовольствием! – Фред несколько раз затянулся, потом вернул трубку хозяину. – Отличный табак, давно такого не курил, даже не встречал здесь.

– А это особый. Для хороших людей и приятной беседы… Что же ты стоишь, Адела? Слышала, что я приказал? Забирай Марию, и уходите! У нас мужской разговор, у вас – свой, женский.

Адела и Агнесса вышли из шатра. Впервые после приезда в табор молодая женщина вздохнула с облегчением. Осматриваясь, она искала знакомые приметы, которые помогли бы ей вернуться в далёкое прошлое. Всё как прежде. Кибитки, шатры, просто шалаши, шатёр атамана… Остатки большого костра, над которым висит почерневший от сажи пустой котёл… следы других костров среди шатров и возов… стреноженные лошади… холстины, одеяла, яркие подушки, выброшенные на воздух для просушки… на них с визгом кувыркаются дети… привязанная ко вбитому в землю колышку коза… натянув до отказа поводок, она роет землю задними копытцами, силясь дотянуться до лакомого кустика. Большой пёс с торчащими рёбрами и впалыми боками, шныряющий под возами в безнадёжных поисках съестного… собаке плохо живётся в таборе тумаков достаётся больше, чем костей, но стоит табору тронуться, как она, высунув язык, побежит следом. Воля ей дороже сытой жизни в конуре…

Все как прежде, а впрочем и не так… Табор уменьшился. Да и лошади не такие сытые, как раньше. Одеяла засаленные и потрёпанные, а подушек, которые служат цыганам всем – мебелью и постелью, – совсем мало.

Сердце Агнессы сжимается от жалости.

– Неужто табор так обнищал, что и ты должна ходить в город? – спрашивает она Аделу, чувствуя, что от старой неприязни не осталось и следа. – Или молодые так обленились?

– Ох, не то… – Адела протестует и скорбно качает головой, но от объяснений уклоняется.

Войдя к себе в шатёр и усевшись на неприбранную постель, она долго молчит, уставившись в одну точку. Лишь покачивается из стороны в сторону, будто стараясь сбросить и со своих плеч груз воспоминаний. На стенах и даже на потолке висит множество мешочков с высушенными травами. У Агнессы слегка кружится голова от их запаха и ритмичного покачивания Аделы.

– У тебя, верно, много внуков, – говорит Агнесса первое, что приходит в голову, только бы нарушить тягостное молчание. – Мигель женился ещё при мне, а Хуан…

– Нет Мигеля, нет Хуана, нет многих, кого ты знала… Вот послушай… В то лето мы ушли далеко за горы и нам поначалу везло. Там живут люди, по говору и обычаям похожие на наших басков. Там у нас всего было вволю, и никогда наша молодёжь так много не пела и не танцевала, как в то лето. Но с давних пор известно: после больших радостей приходят большие беды. И горе свалилось на нас, как гром с ясного неба, словно чума чёрная, о которой мы слышали от прадедов.

Скупо роняя слова, Адела поведала, как бедствовал табор, когда началась война, как перегоняли его с места на место, как немцы, захватившие к тому времени Францию, обрекли всех цыган на уничтожение. Лишь немногим посчастливилось чудом спастись из-за колючей проволоки, да и то после того, как самых молодых и сильных забрали и увезли. Беглецам пришлось пешком переправляться через горы по нехоженым тропкам, устилая их трупами умерших от голода, жажды, слабости…

– Вот где посеяно семя моего рода, где полегли невестки и внуки. А сыновья… говорят, сожгли их вместе с другими цыганами в адских печах, и взвился их пепел к небу вместе с черным дымом…

– Как же ты выжила, старая и немощная? – спросила Агнесса, ошеломлённая рассказом Аделы.

– Надо было спасать остальных. Петро вёл, а я искала съедобные коренья, залечивала раны, заговаривала… Вышло нас около ста человек, а пришла горсточка. Заново пришлось собирать цыган… Если б не Петро…

Адела замолчала, погруженная в печальные мысли, потом махнула рукой и принялась хлопотать среди мешков и узелков, вытаскивая из тайников всё, что было припасено, – большой круг овечьего сыра, кусок копчёного мяса, пресные лепёшки, вязку вяленой рыбы, маслины…