Юлия Белова - «Бог, король и дамы!»

— Не думаю, чтобы ее величество стала возражать, — проговорил шевалье. — И разве вам, сир, не хотелось бы сыграть с Рабоданжем еще одну шутку?

Карл IX с интересом воззрился на родственника.

— Как вы знаете, сир, девчонку приговорят к повешению, — начал Жорж-Мишель, — но ведь Рабоданжу только это и надо. Он избавится от невесты, найдет какую-нибудь богатую провинциальную дурочку, заживет в свое удовольствие и опять начнет болтать, будто ваша Геба грязная надоедливая псина.

— Он так говорил?! — вскинулся король.

— Именно так, — подтвердил Жорж-Мишель. Так уж получилось, что придворных, пажей и слуг периодически посещала мысль, что королевские собаки совершенно несносные существа, но именно Рабоданжу предстояло пострадать за всех. — А раз так, зачем выполнять прихоти этого субъекта?

— Но что же вы предлагаете, кузен? — озадачился Карл.

— Я прошу вас, сир, помиловать девчонку и ограничить правосудие поркой у позорного столба, — проговорил Жорж-Мишель. — А еще я предлагаю отправиться на Гревскую площадь всем двором и господину де Рабоданжу также предписать быть там. Представляете, сир, каким глупцом будет выглядеть этот субъект и как трудно ему будет доказать, что помолвка недействительна?

Король расхохотался. С каждым днем, с каждым часом он находил все больше и больше приятного в дружбе с родственником. Порешив до поры до времени сохранять помилование в тайне, кузены расстались. Жоржу-Мишелю надо было готовиться к скорой дороге, а его величество жаждал выразить соболезнования господину де Рабоданжу, которому вскоре предстояло овдоветь. Двор был в восторге и от шутки Жоржа-Мишеля, и от притворного сочувствия короля, и лишь Александр не разделял общего веселья.

Всю ночь после знаменитой помолвки мальчишка не сомкнул глаз. На пажа навалилось странное оцепенение, и он мог лишь тупо пялиться в темноту, вновь и вновь вспоминая сказанные в запальчивости слова «Когда тебя отправят на виселицу, обязательно приду полюбоваться!» Александру казалось, будто именно он накликал на Смиральду беду, и от этих мыслей мальчишка кусал губы и пальцы, стараясь сдержать слезы. Разум шевалье кипел и он проклинал себя, графа де Лош, Анриетту, Смиральду и законы французского королевства. Александр не знал, куда идти и что делать, и вновь ощутил ту беспомощность, от которой за последнее время успел отвыкнуть.

В отличие от королевского пажа Смиральда ни о чем не волновалась. Хотя нет. Кое-что в ее нынешнем положении вызывало неподдельную досаду шлюхи. За последние месяцы цыганка так привыкла к удобству отеля на улице Бетези, что не смогла сдержать презрительной гримасы при виде любимой камеры Александра. Особенно раздражала Смиральду узкая и жесткая постель и неуклюжее кресло. Жером подметил недовольство подруги и решился.

— Выходи за меня замуж, — просительно проговорил он, — тогда тебе ничего не будет.

— Дурень, — цыганка пожала плечами. — Хуже Александра, право. Думаешь, меня его сиятельство для чего нанимал, чтобы я его обманула? И потом я помолвлена.

— Но тебя же вздернут, Сми! — попытался вразумить подругу сын палача. — И мне же тебя вешать придется! Не дури, а? Я для тебя все сделаю — и дочку твою возьму, и о матушке заботиться буду.

— Так ты что, и правда поверил, будто старуха Като с малявкой мне родные? — развеселилась Смиральда. — Да их господин граф нанял, чтобы смешнее было! Чем чепуху молоть, лучше платье мне расстегни, заодно и поупражняешься, а то смотри, господа разозлятся, если ты и на площади медлить будешь!

Как всегда бывало прежде, Жером склонился перед волей подруги, а через пару дней убедился, что Смиральда опять оказалась права. Может быть, господин де Рабоданж и был счастлив, выслушав смертный приговор самозванке, но его величество Карл IX не собирался потакать шевалье, посмевшему обидеть его любимую борзую. Жером только рот разинул, когда из Лувра пришло помилование, а потом и вовсе онемел, когда неизвестный дворянин в маске передал туго набитый кошелек, дабы он не слишком сильно бил красотку.

В день экзекуции Гревская площадь шумела так, словно на ней собрался весь Париж, однако на самом деле вокруг помоста с позорным столбом собралось лишь избранное общество Парижа, иными словами придворные наихристианнейшего монарха во главе с королем. Должно быть, только старые и больные обитатели Лувра вынуждены были отказаться от поездки на Гревскую площадь, а также несчастные стражники, прикованные к королевской резиденции долгом службы. Последние проклинали свою несчастливую звезду и от души завидовали везунчикам, кого та же служба призвала на Гревскую площадь охранять короля.

Среди смеха и славословий граф де Лош и де Бар чувствовал себя как рыба в воде, а шевалье де Рабоданж мечтал провалиться сквозь землю. С того момента, когда он узнал о помиловании самозванки и получил предписание короля отправиться на площадь вместе со всем двором, Рабоданж понял, что его положение при дворе окончательно рухнуло, а долги ничем нельзя покрыть. Шевалье не успевал огрызаться на бесчисленные насмешки придворных, а Жорж-Мишель расцветал от каждой новой шутки приятелей.

— Нет-нет, господа, — говорил граф, пока помощники палача привязывали красотку к столбу, а Жером распускал шнуровку платья, дабы обнажить спину, — малышка — лучший цветок Латинского квартала, можете мне поверить, и господину де Рабоданжу не на что жаловаться — он мог вдоволь насладиться прелестями девки. Кто же виноват, что он не догадался этого сделать?

Придворные кавалеры расхохотались. Нет, это был не хохот, а ржание лучших жеребцов королевской конюшни, увидевших кобылу. Мэтр Кабош кивнул сыну и Жером взялся за плеть. Александр судорожно сжал кулаки.

— Я понял, — произнес вдруг дофин, радостно хлопнув себя по лбу. — Это и правда забавно! Но знаешь, выдать шлюху замуж за дворянина будет еще забавнее.

Жорж-Мишель с веселым недоумением взглянул на принца.

— Тебе то чем не угодил Рабоданж? — поинтересовался он.

— При чем тут глупец, я про Марго и Наваррского! Шлюха и гугенот, что может быть смешнее?

— Наваррского не жалко? — удивился граф.

— Чего его жалеть! — пожал плечами дофин. — Поди умирает с тоски в своем Беарне и мечтает как можно скорее приехать в Париж. И потом, его же не заставляют хранить верность жене — в Лувре полно красоток, которые ничуть не уступят Марго.

— Эта девка тоже не уступит, — отозвался король Карл. — Хороша. Ей Богу, поставь рядом с ней фрейлин матушки, неизвестно, кто победит…

— Не берусь судить, сир, но каждый хорош на своем месте, — отозвался Жорж-Мишель. — Дамы — в Лувре, шлюхи — в канаве или вон там, на помосте. Кто я, чтобы менять закон жизни?