Александр Дюма - Анж Питу

— А ведь и правда, — сказал Бийо, — я все это сделал.

— Вот видишь, Бийо, ты сделал очень много, мой друг; ты не мог спасти этого юношу, но зато ты, быть может, не дал убить короля, королеву и двоих детей! Неблагодарный, ты хочешь оставить службу родине как раз тогда, когда родина тебя вознаграждает.

— Но кто будет знать о том, что я сделал, раз даже я сам об этом не подозревал?

— Ты и я, Бийо; разве этого мало?

Бийо секунду подумал; потом протянул свою загрубевшую руку доктору:

— Да, вы правы, господин Жильбер. Но вы же знаете, что человек слабое, себялюбивое, непостоянное создание; один вы, господин Жильбер, сильны, великодушны и постоянны. Что вас таким сделало?

— Несчастье, — ответил Жильбер с улыбкой, в которой было больше горечи, чем в самых горьких слезах.

— Странно, — сказал Бийо, — я думал, несчастье озлобляет людей.

— Только слабых.

— А если несчастье сделает злым меня?

— Быть может, ты станешь несчастным, но ты никогда не станешь злым, Бийо.

— Вы уверены?

— Я ручаюсь за тебя.

— Тогда… — сказал Бийо со вздохом.

— Тогда? — переспросил Жильбер.

— Тогда я остаюсь; но я знаю, что еще не раз испытаю приступ слабости.

— Я всякий раз буду рядом, Бийо, чтобы поддержать тебя.

— Значит, так тому и быть, — вздохнул фермер.

Потом, бросив последний взгляд на тело барона де Шарни, которое слуги укладывали на носилки, он произнес:

— И все же маленький Жорж де Шарни был так хорош, когда скакал на своей серой лошадке, с корзинкой в одной руке и кошельком — в другой!

Мы видели, при каких обстоятельствах задолго до того времени, до которого мы дошли в своем повествовании, Питу и Себастьен Жильбер отправились в деревню.

Поскольку мы намереваемся ненадолго оставить главных героев нашей истории, чтобы последовать за двумя юными путешественниками, мы надеемся, что читатели позволят нам описать некоторые подробности об отъезде, о дороге, которой они следовали, и о их прибытии в Виллер-Котре, который, по глубокому убеждению Питу, без них обоих решительно опустел.

Жильбер послал Питу за Себастьеном.

Для этого Питу посадили в фиакр и поручили заботам кучера, подобно тому как Себастьена поручили заботам Питу.

Через час фиакр привез назад Питу, а Питу привез с собой Себастьена.

Жильбер и Бийо ждали их в квартире, которую они наняли на улице Сент-Оноре, немного выше церкви Успения.

Жильбер объявил сыну, что тот должен немедля уехать вместе с Питу, и спросил, хочется ли ему вновь оказаться в лесах, которые он так любил.

— Да, отец, — ответил мальчик, — если вы будете навещать меня в Виллер-Котре или я смогу приезжать к вам в Париж.

— Не беспокойся, дитя мое, — сказал Жильбер, целуя сына в лоб. — Ты же прекрасно знаешь, что теперь я не смогу жить, не видясь с тобой.

Что до Питу, то он зарделся от радости при мысли, что они уедут в этот же вечер.

А когда Жильбер вложил ему в одну руку обе ладони Себастьена, а в другую — десяток луидоров по сорок восемь ливров каждый, он побледнел от счастья.

Длинный перечень советов доктора Жильбера, касавшихся в первую очередь гигиены, был выслушан с благоговением.

Себастьен потупил свои большие глаза, в которых стояли слезы.

Питу взвешивал и пересыпал монеты в своем бездонном кармане.

Жильбер вручил Питу, облеченному полномочиями гувернера, письмо.

Оно было адресовано аббату Фортье.

Когда доктор закончил свою напутственную речь, слово взял Бийо.

— Господин Жильбер, — сказал он, — доверил тебе разум Себастьена, я же доверяю тебе его тело. У тебя есть кулаки; если понадобится, смело пускай их в ход.

— Слушаюсь, — сказал Питу, — кроме того, у меня есть сабля.

— Не злоупотребляй ею, — предостерег Бийо.

— Я буду милосердным, — ответил Питу, — clemensero.

— Героем так героем, — разрешил Бийо, обманутый созвучием слов.

— Теперь, — сказал Жильбер, — мне остается только рассказать, как вам добраться до Виллер-Котре.

— О! — воскликнул Питу. — От Парижа до Виллер-Котре всего восемнадцать льё, мы будем всю дорогу разговаривать.

Себастьен взглянул на отца, словно спрашивая его, интересно ли разговаривать с Питу на протяжении восемнадцати льё.

Питу перехватил его взгляд:

— Мы будем говорить по-латыни, и нас примут за ученых.

Это была его мечта. Невинное создание!

Сколько других пареньков с десятью двойными луидорами в кармане сказали бы: «Мы накупим пряников».

Жильбер на мгновение заколебался.

Он посмотрел на Питу, потом на Бийо.

— Я понимаю, — сказал Бийо. — Вы спрашиваете себя, хороший ли Питу проводник и можно ли ему доверить ребенка.

— О! Я вверяю ребенка не ему, — сказал Жильбер.

— А кому же?

Жильбер посмотрел вверх; он еще не окончательно порвал с вольтерьянством и не решился ответить: «Богу».

Но этот взгляд был достаточно красноречив. В конце концов решили принять план Питу, обещавший юному Жильберу увлекательное и не слишком утомительное путешествие, и пуститься в дорогу на следующее утро.

Жильбер мог бы отправить сына в Виллер-Котре дилижансом (они как раз начали ездить от Парижа до границы) или даже в своей карете; но мы знаем, как его тревожила мечтательность юного Себастьена, а ничто так не располагает к грезам, как быстрая езда и стук колес.

Поэтому он ограничился тем, что проводил мальчиков до Бурже, а там, указав широким жестом на уходящую вдаль дорогу, освещенную ласковым солнцем и окаймленную деревьями, сказал:

— Идите!

И Питу пошел, уводя с собой Себастьена; мальчик много раз оборачивался и посылал воздушные поцелуи Жильберу, который, скрестив руки на груди, продолжал стоять на том месте, где расстался с сыном, и провожал его глазами, будто чудесное видение.

Питу расправил плечи. Он был чрезвычайно горд доверием, которое оказал ему такой важный человек, как королевский медик Жильбер.

Он ревностно принялся за порученное дело, состоявшее в том, чтобы быть одновременно гувернером и гувернанткой.

Питу был полон веры в себя; он спокойно шел через деревни, объятые ужасом и смятением после недавних парижских событий, — мы говорим «недавних», ибо хотя мы дошли в своем повествовании до 5 и 6 октября, Питу и Себастьен, как мы помним, вышли из Парижа в конце июля или в начале августа.

К тому же головным убором Питу служила каска, а оружием — огромная сабля. Это все, что он приобрел во время событий 13 и 14 июля; но этих двух трофеев, придававших ему грозный вид, было достаточно и для удовлетворения его честолюбия, и для обеспечения безопасности.

Впрочем, своим грозным видом Питу был обязан не только каске и драгунской сабле. Все, кто принимал участие в штурме Бастилии, все, кто так или иначе ему содействовал, сохранили в себе нечто героическое.