Александр Дюма - Анж Питу

От Даммартена до Парижа восемь льё. Первые четыре пролетели почти незаметно, но после Ле-Бурже ноги Марго, хотя длинные ноги Питу и подбадривали ее, начали уставать.

Когда они добрались до Ла-Виллет, Бийо заметил над Парижем зарево.

Он указал Питу на красноватый горизонт.

— Разве вы не видите, — изумился Питу, — что это солдаты на бивуаках разжигают костры?

— Солдаты?

— Раз они есть здесь, почему бы им не быть там?

В самом деле, внимательно посмотрев направо, папаша Бийо разглядел, что равнина Сен-Дени заполнена отрядами пехоты и кавалерии, тихо движущимися в темноте.

Иногда в бледном свете звезд можно было увидеть, как блестит их оружие.

Питу, которого ночные вылазки в лес приучили видеть в темноте, показал своему хозяину даже пушки, по ступицу увязшие в сырой земле.

— Ну и ну, — сказал Бийо, — неужели там что-то стряслось? Надо спешить, мой мальчик, надо спешить.

— А ведь там, пожалуй, и вправду пожар, — вдруг сказал Питу, приподнявшись на крупе Марго. — Глядите, глядите! Видите искры?

Марго остановилась. Бийо спешился и, подойдя к солдатам в сине-желтых мундирах, разбившим лагерь под деревьями близ дороги, спросил их:

— Друзья, не можете ли вы мне сказать, что нового в Париже?

Но солдаты вместо ответа лишь проворчали несколько немецких ругательств.

— Какого дьявола они хотят? — спросил Бийо у Питу.

— Это не латынь, дорогой господин Бийо, — отвечал Питу, дрожа с ног до головы, — вот все, что я могу утверждать.

Поразмыслив, Бийо всмотрелся в солдат.

— Ну и дурак же я! — воскликнул он. — Нашел у кого спрашивать — у кайзерни.

Однако, снедаемый любопытством, он остановился посреди дороги и не трогался с места.

Один из офицеров приблизился к нему.

— Сдубайте звоим бутем, — сказал он с сильным немецким акцентом. — Сдубайте бистрее.

— Простите, капитан, — отвечал Бийо, — но я еду в Париж.

— Дак сдубайте.

— Но я боюсь, что ваши солдаты меня не пропустят.

— Фас бробуздят.

Бийо вновь вскочил в седло и рванулся вперед. Его и в самом деле пропустили.

Тут он наткнулся на гусаров Бершени, заполонивших Ла-Виллет.

На сей раз он имел дело с соотечественниками, и расспросы его увенчались большим успехом.

— Сударь, — спросил он, — скажите, пожалуйста, что нового в Париже?

— А вот что: ваши парижане совсем взбесились, — отвечал один из гусаров, — подавай им Неккера, а покамест они палят в нас из ружей, хотя мы тут совсем ни при чем.

— Подавай им Неккера! — воскликнул Бийо. — Но разве Неккер не с ними?

— Конечно, нет, ведь король дал ему отставку.

— Король дал отставку господину Неккеру? — переспросил Бийо с изумлением верующего, на глазах которого оскорбляют святыню. — Король дал отставку этому великому человеку?

— О Господи! Именно так, любезнейший; больше того, этот великий человек сейчас скачет в Брюссель.

— Ну что ж! Это им дорого обойдется! — вскричал Бийо громовым голосом, нимало не заботясь о том, что произносить такие мятежные речи в окружении полутора тысяч вооруженных роялистов, по меньшей мере, неразумно.

Он вновь безжалостно вонзил шпоры в бока Марго, и она понесла его и Питу к заставе.

Чем ближе они подъезжали, тем явственнее различали на горизонте пламя пожара; длинный столб огня поднимался от заставы в небо.

Горела сама застава.

Вопящая, разъяренная толпа, в которой было немало женщин, по обыкновению кричавших и грозивших громче мужчин, подбрасывала в громадный костер обломки деревянных стен, мебель и вещи чиновников, собиравших здесь прежде ввозную пошлину.

На дороге стояли венгерские и немецкие полки; опустив ружья, солдаты и офицеры бесстрастно взирали на этот разбой.

Горящая застава не остановила Бийо: он направил Марго прямо в огонь, и она храбро перепрыгнула через костер, но по другую сторону заставы перед нашими героями выросла густая толпа людей, двигавшихся из центра города к окраинам, одни с песнями, другие с криками: «К оружию!».

Бийо на вид казался тем, кем и был на самом деле, — простаком-фермером, прибывшим в Париж по делам. Разве что он слишком громко кричал «Дорогу! Дорогу!». Но Питу так вежливо вторил ему «Дорогу! Уступите, пожалуйста, дорогу!», что одно уравновешивало другое. Никому не было никакой корысти в том, чтобы помешать Бийо отправиться по своим делам: ему дали дорогу.

Марго воспрянула духом: огонь опалил ей брюхо, необычный шум возбудил любопытство. Теперь уже Бийо приходилось напрягать силы, сдерживая ее, чтобы не раздавить тех многочисленных зевак, что толпились перед дверями собственных домов, и тех — не менее многочисленных, — что, покинув свои дома, торопились к заставе.

Бийо с переменным успехом прокладывал себе дорогу, направляя Марго то вправо, то влево; так они добрались до бульвара, но тут им пришлось остановиться.

Огромная процессия тянулась от Бастилии к Королевской кладовой — в ту пору эти два здания были двумя каменными узлами на поясе, обхватывавшем стан Парижа.

Впереди толпы, заполонившей бульвар, шли люди, которые несли на носилках два бюста: один, покрытый траурным крепом, другой — увенчанный цветами.

Крепом был покрыт бюст Неккера — министра, не то чтобы впавшего в немилость, а просто-напросто смещенного; цветы венчали бюст герцога Орлеанского, открыто принявшего при дворе сторону женевского экономиста.

Бийо спросил у проходящих, что здесь делается, и ему объяснили, что народ приносит дань уважения Неккеру и его защитнику герцогу Орлеанскому.

Бийо родился в краю, где имя герцога Орлеанского почиталось уже добрых полтора столетия. Бийо принадлежал к секте философов и, следовательно, видел в Неккере не только великого министра, но и апостола человечества.

Поэтому услышанного было более чем достаточно, чтобы Бийо потерял голову. Сам не понимая толком, что он творит, он соскочил с коня и, крича: «Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует Неккер!» — смешался с толпой.

Когда человек смешивается с толпой, он утрачивает свободу личности, свободу воли. Это известно всякому: попав в толпу, мы начинаем желать того же, чего желает она, делать то, что делает она. Бийо подчинился толпе особенно легко оттого, что находился ближе к голове процессии, нежели к ее хвосту.

Парижане орали что есть мочи: «Да здравствует Неккер! Долой иноземные войска! Чужестранцев — вон!».

Бийо присоединил свой могучий бас к этим голосам.

Талант, какого бы рода он ни был, всегда находит в толпе ценителей. Жители парижских предместий, обладатели голоса либо тонкого, либо сиплого, либо ослабевшего от голода, либо охрипшего от вина, оценили глубокий, чистый и звучный голос Бийо и дали ему дорогу, благодаря чему наш фермер смог в конце концов добраться до носилок, причем по дороге его не толкали, не душили и не били локтем в бок, а если и потрепали, то лишь самую малость.